Шрифт:
Не волк вцепился в ее руку зубами так, что заболело даже сердце. Она уткнулась сердцем в его мягко-колючую макушку, чтобы утихомирить боль. И… началась та вечность.
Глава первая
Вирус исчезновения и таинственные игры
Самыми вредными людьми на свете, Женька считала свою прабабушку Александру и одну из подружек, с которой, честно говоря, не очень то и дружила, – Веру. Этой Вере, по мнению Женьки, вообще не подходило ее имя. – «Вот назвали бы Веру – Невера – все было бы верно».
Прабабушку Женька недолюбливала за то, что она считала врединой саму Женьку, и за ее странное поведение. Например, как говорила Женькина старшая сестра – Даша, – прабабушка просто нянчилась со своими старыми песочными часами. Всюду таскала эту невзрачную безделушку с собой, – не расставаясь с ней даже ночью, – и казалось, готова была обезглавить любого, кто хоть случайно покушался на ее целостность. А Женька, как и другие дети в семье, – покушалась – и не раз. И получала за свои покушения самые строгие выговоры, вбивающие ее, то в скучный белый угол, то в еще какие-нибудь неприятности. Эти неприятности, пусть и на время, превращали Женьку в некое злобное существо, которое жаждало покусать прабабушку, но не кусало из брезгливости. Зато ее слова – кусались. – «Ну и остра же ты на язык, девочка!» – недовольно покачивала головой прабабушка, спасаясь от словесной атаки правнучки. – «Недозволительно это детям – колкостями бросаться».
– И вовсе неправда, – бубнила Женька и так, и сяк крутя языком перед уже взмокшим зеркалом, когда прабабушка обвинила ее в остроязычии уже, как минимум, в сотый раз. – Ну, заостренный кончик языка, но не острый же, ни порезать, ни уколоть таким не получится. И зачем бабушка на мои колкости жалуется? Ну, а даже будь язык острым? Кого бы я им уколола то? Только саму себя. Вот это ужас – все губы в дырках бы были, как у соседки – Катьки. Вот у нее, наверное, язык, правда, острый, потому ей и приходится проколы в губах кольцами закрывать. И даже – в носу. – Женька попробовала достать кончиком языка до кончика носа, и уже почти-почти достала, но от нового достижения ее отвлекла вредная Вера, – она ждала Женьку у порога и ела уже второе мороженое, которое, как обычно, купила только для себя.
– Ты что, как кошка облизываешься? Если грязная, – иди просто умойся. Я тебя заждалась.
Женька оглянулась на Веру и фыркнула, будто подтверждая, что она кошка и есть. Про себя же Женька подумала, что умыться не мешало самой Вере – если после первого мороженого она еще была похожа на воспитанную девочку, то после второго – выглядела как абсолютная жадина, которая вместо того, чтобы поделиться лакомством с голодной подругой, просто размазала его по лицу.
Женька тоже хотела мороженое – это совершенно точно, но у нее был принцип – никогда ни у кого ничего не выпрашивать. Потому на свое желание она Вере даже и не намекнула. А если бы и намекнула? Вера, наверняка, дернула был головой и выдала: – «Сама купи! Не ври, что у тебя денег нет – ни за что не поверю! У меня же они всегда есть».
Кстати, за такие мыли Женька и прозвала Веру врединой.
– «Вот, не бывает так, чтобы у человека что-то было, а потом ничего не стало! – заявила как-то Вера Женьке и другим подружкам, когда одна из девочек заикнулась о том, что раньше их семья жила хорошо, а теперь не так уж…. – Бывает только наоборот. Сначала у человека чего-то мало, а потом его становится все больше и больше».
Тогда Женька промолчала. Но теперь она точно знала, – Вера говорила неправду.
– «Вот врушка!» – огрызнулась Женька на подружку мысленно, вспомнив, как в их доме все начало понемногу исчезать. – «Вруша и страшная вредина! А еще семечки считает!»
Страшной, конечно, Вера не была. А вот семечки, и в самом деле, считала. Обыкновенно Вера ни с кем, ничем не делилась – наверное, это противоречило ее теории о том, что ничто не должно исчезать, а только умножаться. Но вот семечками она с подружками однажды-таки поделилась. Но вовсе не вопреки своему правилу. Поделилась, да тут же, в каждой горсточке пальчиками покопалась. – «Вот, я вас угостила, – заявила она подружкам, – и вы меня на этой неделе теперь должны угостить. И чтобы столько же семечек дали. Если до конца недели не поделитесь, то потом больше должны будете».
Подружки тогда все, как одна, надулись, высыпали семечки в Верины карманы – все до одной, даже уже надкусанные, и высказали Вере, кто, что о такой щедрости думает. Объяснили, что правильные подружки так никогда не поступают, что в школе не для того считать учат. И, недовольно проглотив подсоленные слюни, разошлись. А Вера ни чуточки не смутилась, и просто решила, что, кто не хочет, то и не ест, а кто хочет – тот будет есть, обязательно.
– «Хорошо бы, чтобы так и было», – подумалось Женьке, еще чувствующей так и не облизанным носом сливочный аромат мороженого. Ведь, это очень плохо, когда есть-то хочется, даже слишком, – а есть не можешь – потому что нечего. А нечего – потому что, если что-то когда-то есть, оно вполне себе способно исчезнуть.
Может быть, с Вериной семьей такого и не могло случиться, а вот с Женькиной – случилось.
Все началось с папы. Сперва, он стал пропадать с семейных фотографий. Ну, не совсем чудесным образом…, а скорее, совсем даже не чудесным. Обыкновенно это происходило так: – Поставит папа фотоаппарат на штатив и начинает напротив него расставлять всю семью. Сначала папа устанавливал маму, затем прямо перед ней ставил старшего из детей, точнее старшую – ей, к Женькиному сожалению, была Даша. После Даши шла очередь Алешки. Перед Алешкиным носом, наконец-то, вставала Женька, заставляя брата поморщиться от щекотки в носу. – «Обрить бы тебя на лысо, а то ходишь, косматая, как лев», – дразнился Алеша в такие моменты, дергая сестру за толстые распушившиеся косы. А прабабушка, непременно, бродившая где-то рядом, добавляла – «будь моя воля, я бы ей волосы проредила – неприлично девочке с такой копной на голове ходить». – «А ты, как баран ходишь», – не давала Женька себя в обиду, намекая не только на Алешкины кудри, но и на его характер. – «А с шишками на голове вообще только драчуны всякие ходят», – бросала она прабабушке. Прабабушка хмурилась, начинала заем-то бранить вспышку, которая, по ее словам, в ближайшем будущем должна была сделать всех слепыми, и отходила от фотографирующихся подальше.
Не смотря на то, что прабабушка практически жила в доме Женькиных родителей, фотографироваться с потомками она ни разу не пожелала. Толи, действительно, так боялась ослепнуть, толи ей гордость не позволяла встать в шеренгу. Толи, как думалось Женьке, – прабабушка просто понимала, что, встав позади мамы, сможет обозначить себя на фото только лишь той самой шишкой из волос, про которую говорила дерзкая правнучка, и в которую она, как подлинная старушка, всегда собирала на затылке, так и не посидевшие окончательно волосы.
Но шеренга и без прабабушки была настолько длинной, что папе, нажавшему на кнопочку на фотоаппарате, с трудом удавалось добежать до ее конца и занять свое место в строю за мгновение до щелчка. Только, так было в те времена, когда перед Женькой ставилась кукла Ася.
Когда же, место Аси заняли близняшки – Нина и Инна, – папа начал исчезать. Он, по своему обыкновению, выстраивал всех перед фотоаппаратом, нажимал на кнопочку и, пока Женька давила ладошкой на макушку Инны, чтобы из-за той были видны хотя бы глаза Нины, мчался в конец шеренги. Все, у кого получалось, улыбались, яркая вспышка пугала прабабушку, и… папа исчезал. Правда, обнаруживалось это только впоследствии – при просмотре фотографий.