Острие копья
Шрифт:
Он остановился.
– Есть множество способов причинить зло, – почти под нос пробормотал Вульф. – Прямо, косвенно, материально, духовно, банально, фатально…
– Я никому не причинял зла.
– Вы так думаете? Помилуйте, так ли? Смысл святости в искуплении. Если позволите, приведу в пример себя. Кому я причинил зло? Просто не знаю, почему в вашем присутствии меня тянет на покаяния. Забудьте об убийстве Барстоу, тем более что для вас это просто чушь. Забудьте о полиции, мы найдем способы избавить вас от их надоеданий. Мне нравится беседовать с вами, если, конечно, вам позволяют ваши неотложные дела. Надеюсь, я не отрываю вас от какого-то срочного
– Нет, не отрываете. – Кимболл был крайне польщен. – Срочные дела я решаю немедленно. Моя контора целую неделю прекрасно обходилась без меня, поэтому лишний час моего отсутствия делу не повредит.
Вульф понимающе кивнул.
– Хотите стакан пива?
– Нет, спасибо. Я не пью.
– А-а. – Вульф нажал кнопку звонка. – В таком случае, вы необыкновенный человек, сэр. Вы приучили себя к воздержанию, вы – прекрасный бизнесмен, и к тому же еще и философ. Один стакан пива, Фриц. Но мы говорили о зле, и я грозил вам исповедью. Итак, кому я не причинил зла? Это риторический вопрос. Я не разбойник, мне присущи романтические порывы, и при всем при этом я порой удивляюсь, что все еще жив. Год назад человек, сидевший в кресле, в котором сейчас сидите вы, поклялся убить меня при первом удобном случае. Я вышиб из-под него, как говорится, фундамент его благополучия и сделал это из чисто корыстных целей. В нескольких кварталах отсюда живет замечательная умная женщина, чей аппетит и настроение существенно улучшились бы, если бы она получила известие о моей смерти. Я мог бы до бесконечности приводить подобные примеры. Но есть и такие, в которых трудно сознаться и еще труднее простить. Спасибо, Фриц.
Вульф вынул пробочник из ящика, открыл бутылку, бросил крышку в ящик и снова задвинул его. Наполнив стакан пивом, он залпом выпил его.
– В каждом деле свой риск, и об этом следует помнить, – заметил Кимболл.
Вульф кивнул.
– В вас опять заговорил философ. Бесспорно, мистер Кимболл, вы – человек образованный и начитанный. В таком случае вам будет понятно некое необъяснимое состояние, побуждающее вас – в данном случае я говорю о себе, – решаться на действия, которые при других обстоятельствах безоговорочно считались бы достойными осуждения. В этом доме на верхнем этаже живет женщина, которая не может желать мне смерти только потому, что в ее сердце нет места злобе и ненависти. Каждый день, каждый час я причиняю ей страдания. Я знаю это, и это мучает меня. И все же я продолжаю приносить ей горе. Вы должны понять, насколько темны и неразгаданы такие психологические состояния, и поэтому поймете глубину моих страданий, если я вам скажу, что эта женщина – моя мать.
Я, добросовестно все записывавший, при этих словах с удивлением посмотрел на Ниро Вульфа, ибо он говорил с такой убедительностью, а голос его был тихим и ровным, что создавалось полное впечатление огромных усилий, с которыми он пытался скрыть то, что творится у него в душе. На мгновение я даже посочувствовал бедной старушке, хотя самолично каждый месяц отчислял от нашего дохода некую сумму и отсылал ее в Будапешт, где и проживала родная мать моего хозяина.
– Господи! – невольно воскликнул Кимболл.
Вульф выпил еще стакан пива и печально покачал головой.
– Теперь вы понимаете, почему я могу перечислить все виды зла и с уверенностью сказать, что все они мне знакомы.
Поначалу казалось, что Кимболл не клюнет на это. Лицо его выражало лишь самодовольное сочувствие. Более того – на губах было подобие довольной ухмылки.
– Не понимаю, из чего вы заключили, что я образованный человек, – вдруг сказал он.
Вульф удивленно вскинул брови.
– А разве это не так?
– Если вы так считаете, то это большой комплимент. Я бросил школу – это было в Иллинойсе, – когда мне исполнилось двенадцать лет, а затем и совсем сбежал из дома. Да и дома по сути у меня не было, жил у дяди с теткой. Мои родители умерли. С тех пор я не учился. Если я образован, то это моя собственная заслуга.
– Что ж, и это неплохо, – сказал Вульф низким, приглушенным почти до шепота голосом. Он как бы приглашал: «Продолжайте», не произнося этого слова. – Вы – еще одно доказательство этому. Нью-Йорк – это хорошая школа для мальчишки такого возраста, если, конечно, у него есть смекалка и характер.
– Возможно. Могло бы получиться и так, но только я не поехал в Нью-Йорк. Я отправился в Техас. После года бродяжничества на пограничной территории штата я перебрался в Галвестон, а оттуда в Бразилию и Аргентину.
– Вот как! Смекалки у вас хватило, а по образованию получились космополитом.
– Да, пришлось немало поездить. Я провел в Южной Америке двадцать лет, преимущественно в Аргентине. Когда вернулся в Штаты, в пору было идти снова в школу учить английский. Я жил… по-разному все эти годы. Навидался и натерпелся всего, не раз попадал в передряги, но чтобы я ни делал, я строго придерживался честных правил игры. Приехав в Штаты, занялся торговлей мясом, а потом перешел на зерно. Здесь я и нашел себя. Зерно требует человека, умеющего предвидеть и не боящегося рисковать, чтобы предвидение стало реальностью. Так гаучо объезжают лошадей.
– Вы были гаучо?
– Нет, я всегда был торговцем. Я был рожден им. Не знаю, поверите ли вы в то, что я сейчас вам скажу. Не то чтобы я стыдился этого, нет. Сидя в кабинете и следя за конъюнктурой на десятках зерновых рынков – а каждый из них не знает, в какую сторону я ринусь, – я иногда с гордостью вспоминаю то время. Я два года был разъездным торговцем.
– Не может быть?
– Да. Три тысячи миль в сезон, не слезая с лошади. По моей походке до сих пор это видно.
Вульф с восхищением глядел на своего собеседника.
– Настоящий кочевник. Разумеется, вы тогда еще не были женаты?
– Да, я женился позднее, В Буэнос-Айресе. Тогда у меня уже была своя контора на Авенидо де Майо…
Он вдруг остановился. Вульф налил себе еще пива.
Кимболл глазами следил, как он это делает, но мысли его были далеко. Что-то заставило его прервать свой рассказ и перенестись в совсем иные места.
Вульф понимающе смотрел на него, потом тихо произнес.
– Воспоминания… Понимаю.
Кимболл кивнул
– Да, воспоминания. Странная это вещь. Господи, неужели я вспомнил это лишь потому, что вы заговорили о том, как мы умеем причинять зло, о разных способах делать это, способах изощренных, роковых… Нет, тут совсем другое, зло причинили мне, и не было никакой изощренности. У меня тоже возникают состояния, о которых вы говорили, но в них, увы, нет романтики.
– Зло причинили вам?
– Да. Одно из самых ужасных, какие можно причинить. Это было тридцать лет назад, но память об этом не перестает мучить. Я женился на красивой девушке, аргентинке. У нас родился сын. Ему было два года, когда однажды, вернувшись из поездки на день раньше, я застал моего друга в постели с моей женой. Мальчик здесь же играл на полу. Я не отступил от правил. Я повторял себе уже тысячу раз, что и сегодня поступил бы так же. Я выстрелил дважды.
– Вы убили их, – тихо промолвил Вульф.