Острие Кунты
Шрифт:
Как выяснилось, не напрасно - дождливым октябрьским вечером Тоша неожиданно появился в лагере и приветствовал немногих оставшихся: "Вот вы-то мне и нужны".
После этого Тоша прервал большинство своих контактов и начал вести очень уединенную жизнь, поддерживая связь лишь с несколькими ближайшими людьми. Я в этот узкий круг допущен не был и надолго потерял Тошу из вида. Группа, в том виде, как она была, прекратила свое существование.
Глава 31
У одного хасидского учителя было много учеников. Однажды, когда учитель куда-то отлучился, ученики стали играть в шашки и, увлеченные игрой, не заметили, как наставник вернулся. Застигнутые врасплох, ученики смутились и бросили
– - Ничего, ничего, - ободрил их учитель.
– Продолжайте играть. Только, пожалуйста, объясните мне правила игры.
Ученики смутились еще больше и пребывали в молчании.
– - Ну что же, - сказал наставник, - тогда мне придется объяснить эти правила самому. Их всего три. Первое правило - шашка может ходить только вперед. Второе - можно делать только один ход за раз. И третье - дойдя до конца доски, шашка становится дамкой.
Долгие годы после описанных событий я размышлял о причинах провала Тошиной миссии. К моменту развала группы ему было всего двадцать четыре года. Ответственность, которую он взял на себя, была бы тяжела и для освобожденного человека. Тоша же был нашим старшим братом в духе, мастером, искателем, ушедшим вперед, но еще не достигшим цели. Карма его не была полностью изжита, и для завершения своей внутренней работы Тоше нужно было время и уединение
Из недолгого опыта существования нашей команды мне стало ясно, что работа с сознанием людей - тяжелейший труд, абсолютное самопожертвование и полный отказ от себя. Кроме того, Тоша всегда был бездомным. "Однокомнатная квартира - мечта идиота", - однажды признался он мне. Но ни квартиры, ни комнаты у него никогда не было, и жить ему приходилось либо по знакомым, либо в палатке. Тоша был лесным человеком и по месяцам жил в одиночестве в лесу, в том числе и зимой. Распустив группу и оставив возле себя лишь Джона и Сережу, Тоша удерживал поток довольно долгое время, но поскольку принцип служения и расширения потока был нарушен, в конце концов он иссяк и для них. Нарушать иерархические законы не дано никому.
Всех последствий своего отказа от групповой работы Тоша не предвидел. Он думал, что пришло время для решения его собственных проблем. Но сделанная им ставка оказалась слишком высока, чтобы просто смешать карты и выйти из-за стола. Я несколько раз пытался встретиться с ним, но вычислить его было сложно, он постоянно менял квартиры, да и на контакт шел неохотно. Однажды все-таки мне удалось с ним увидеться. Мы просидели всю ночь в молчании. Говорить было не о чем, да и не хотелось. Тоша стал другим. Он был погружен в свои внутренние пространства и реагировал на меня скорее как на предмет мебели, чем как на своего бывшего ученика. От прежней близости и духа единства не осталось и следа. Для меня это было печальным открытием. Уйдя от Тоши под утро, я окончательно осознал, что помощи и поддержки больше ждать неоткуда. Теперь каждый был сам по себе.
Мне понадобился год для того, чтобы прийти в себя, и этот год стал самым трудным в моей жизни. После той встряски, что устроил нам Тоша, жизнь приходилось начинать заново. Тошины практики дали и открыли многое, но потока, бывшего ключом к ним, больше не было. Обычные радости жизни потеряли всякий смысл и привлекательность. Поток оказался подобен сильнейшему наркотику, и теперь, когда он ушел, началась ломка. Окружающий мир виделся мне теперь намного более пустым, холодным и враждебным, чем до встречи с Тошей.
Я знал оккультный закон, согласно которому в начале пути неофиту чуть-чуть приотворяют дверь, чтобы он ощутил аромат божественного, после чего дверь захлопывается, и отворить ее вновь он должен уже сам. Знание этого, увы, не облегчало моей жизни. Какая-то
Я чувствовал себя бесконечно одиноким и потерянным. Люди, включая меня самого, казались мне ходячими трупами, обреченными до конца своих дней на бессмысленную суету. Жизнь воспринималась как простое отправление физиологических функций; тягостная череда серых, похожих друг на друга дней была невыносима. Я жил механически - ел, спал, работал, и жизнь эта была подобна смерти. Надежды выйти из этого состояния оставалось все меньше, и я погрузился в тяжелую депрессию. Особенно меня убивало то, что, несмотря на все мои отчаянные попытки пробиться к Свету, никакого ответа сверху не приходило. Люк был наглухо задраен, и все мои вопли о помощи оставались без ответа.
Однажды, мглистым зимним вечером, я отправился на прогулку в Михайловский сад, мой самый любимый из всех городских парков. Пребывая в обычном мрачном настроении, я шел по темным заснеженным аллеям. Я размышлял о том, как я обычно поступал в состоянии депрессии. Типичной реакцией было отвлечься. Переключить внимание на что-то внешнее, лишь бы забыть о свербящей боли внутри, - простейшее средство, к которому я чаще всего прибегал. Таким средством могло быть все, что угодно: сходить в кино, почитать книгу, забежать к кому-нибудь в гости, просто позвонить по телефону, - все это давало пусть недолгое, но облегчение.
Это было бегством от себя и своего страдания, что, конечно, противоречило всем принципам внутренней работы, но другого способа унять боль у меня не было. Неожиданно мне пришло в голову, что вместо того, чтобы бежать от депрессии, следует сделать нечто прямо противоположное. Нужно остановиться, повернуться к своей боли и, встав с ней лицом к лицу, посмотреть ей в глаза. Так я и сделал.
И в ту же секунду увидел свою депрессию - темное облако, повисшее над моей головой, чуть спереди. Это облако было живым сгустком темной, почти черного цвета энергии, питавшееся моим унынием и отчаянием не только с тех пор, как я лишился потока, но всю мою жизнь. Невидимый враг был обнаружен, и то, что произошло дальше, случилось как-то само собой.
Не спуская глаз с облака, я открылся на него и впустил его в себя. В мгновение ока меня накрыло черной волной. Моя душевная боль стала настолько пронзительной, что превратилась в физическую. Ничего подобного я никогда не испытывал. Боль продолжала усиливаться, я ощущал ее уже всем телом. Так продолжалось несколько минут, после чего, достигнув своего пика, боль стала спадать. Наконец она ушла совсем, и наступило состояние пустоты. Все стало пустым - и внутри, и снаружи. Мое тело, продолжающее шагать по аллее, зимний парк, фонари, подсвеченное здание дворца сквозь голые деревья, снег, город вокруг воспринимались нереальными декорациями в фантастическом спектакле. Все окружающее было кажущимся и иллюзорным - лишенный собственной реальности мираж, который, на самом деле, был пуст.
Пустота распространялась повсюду и была всепро-низывающей, но это не было черное ничто. Она обладала качеством прозрачности и ясности. И вот эта пустота начала заполняться. Она заполнялась пульсирующим светом, который, становясь все более и более интенсивным, затопил, наконец, всю вселенную. Этот сияющий, распространяющийся во всех направлениях океан смыл не только мою боль, но и меня самого, как накатывающая волна смывает каплю на прибрежном камне. Ощущение было ошеломляющим. Только что унылый и безрадостный мир вдруг преобразился в искрящуюся сверкающую симфонию, где свет и радость были сплавлены в одно. И звучала эта симфония в пустоте.