Остров Крым

Аксенов Василий Павлович

«Это он, фидар, психологический тест мне ставит, — подумал про Гранкина Зубов. — А вот сейчас я тебе сам психологическую штуку воткну, Гранкин-Фуянкин».

— Доложите командиру, — приказал Зубов, думая, что Гранкин начнет сейчас ваньку валять и на том расколется, но тот немедленно включил селектор и доложил командиру все, что полагается, и скосил, конечно, глазок в сторону Зубов — дескать, все нюансы, гребена плать, им, Гранкиным, уловлены.

Командир авианосца контр-адмирал Блинцов в это время находился в собственной

спальне, куда удалился для частного разговора с супругой, пребывавшей в этот момент по обыкновению на даче в Переделкино. Нужно было уточнить список покупок в пока еще капиталистическом Севастополе, а главное, узнать по только им двоим понятным намекам, как там младший сын Слава, ночевал ли дома или снова «ухилял» на Цветной бульвар к своей «хипне».

И тут этот малоприятный офицер Гранкин проявляет «самодеятельность», лезет с сообщением о какой-то дурацкой «блохе» в море. Конечно, на таких, как Гранкин, служба стоит, но личной симпатии эти твари вызвать не могут. Зубов, тот ходит, как будто на все кладет, но мужик отличный, банку хорошо держит и талантливый специалист…

Так или иначе, но через пятнадцать минут после сигнала старшего матроса Гуляя с борта авианосца «Киев» по направлению к «блохе», ползущей в бескрайнем море, вылетел боевой вертолет, ведомый старшими лейтенантами Флота СССР Комаровым и Макаровым.

— Смотри, Толя, — сказал Комаров. — Как будто Греция слева, как будто мифология…

Пустынный мыс Херсонес проплыл слева, после чего они стали круто забирать в море.

Катер шел споро, временами слегка бухал днищем по небольшой волне, что накатывала сейчас с юга. Солнце садилось за севастопольские холмы, небо и море за спинами беглецов горело дивным огнем, и из этого дивного огня явилась и зависла над катером зловещая стрекоза. Неужто конец, подумал Антон, сжимая плечи Памелы, неужто в один день конец нам всем, конец Лучниковым? Жена его тряслась и плакала. Заира закричала, поднимая ладони к вертолету:

— Ребята, не трогайте нас! Христа ради, пожалейте нас!

— Внимание, ложусь крестом, — деловито сказал Бен-Иван, отполз на корму, лег на спину и распростер руки, образовав фигуру креста и устремив на кабину вертолета мощный «отводящий» взгляд. От напряжения у него дергались нога и голова. Невозмутимым оставался один лишь младенец Арсений.

Два могучих советских человека смотрели на них сверху.

— Видишь, Толя, какие ребята, — сказал старший лейтенант Комаров. — Отличные ребята.

Старший лейтенант Макаров молча кивнул.

— А девчонки еще лучше, — сказал Комаров. — Плюс новорожденный.

Макаров опять кивнул.

— Смотри, Толяй, они крестятся, — сказал Комаров. — У них там никакого оружия ни фера нету, Толяй. Крестятся. Толька, от нас с тобой крестом обороняются. Давай, Толька, шмаляй ракету!

— Я ее вон туда шмальну, — скачал Макаров и показал куда-то в мутные юго-восточные сумерки.

— Ясное дело, — скачал Комаров. — Не в людей же шмалять.

Он соответствующим образом развернул машину. Макаров соответствующим образом потянул рычаг.

— Але, девяносто третий, — ленивым наглым тоном передал Комаров на «Киев», — задание выполнено.

— Вас понял, — ответил ему старший матрос Гуляй, хотя отлично видел на своем приборе, что задание не выполнено.

На Херсонес упала ночь, когда из храма Святого Владимира вынесли легкий гроб с телом Кристины Паролей. За гробом шли четверо: отец Леонид, Петр Сабашников, Мустафа Ахмед-Гирей и Андрей Лучников.

Небо было полно звезд, а праздничное зарево Севастополя стояло за темной громадиной собора и не мешало звездам полыхать над пустынным мысом, где ярко белели мраморные останки Эллады и отсвечивал черный мрамор христианских надгробий.

Ракушечник слегка похрустывал под ногами маленькой процессии. Отец Леонид покачивал кадилом и читал от Матфея, тихо, как бы и себя самого вопрошая:

— … Что смотреть ходили вы в пустыню? Трость ли, ветром колеблемую?… Что же смотреть ходили вы? пророка?

— Отец Леонид, — спросил Лучников. — Отчего сказано:

у вас же и волосы на голове все сочтены.

Голос его лихорадочно подрагивал. Священник повернул к нему свое белое в темноте лицо.

— Светильник для тела — око, — читал он. — Итак, если око твое будет чисто, то все тело твое будет светло. Лучников сжал голову руками:

— Отчего же сказано, что даже волосы сочтены, что из двух птиц, купленных за ассарий, ни одна не упадет на землю без воли Отца нашего. Зачем же мы-то Ему?

Руки его упали.

Отец Леонид, отвернув лицо свое к небу, говорил в пустоту:

— … тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их…

— К чему наши потуги? — спросил Лучников. — Почему сказано, что соблазны надобны Ему, но горе тем, через кого пройдет соблазн? Как бежать нам этих тупиков, отец Леонид…

Священник не взглянул на Лучникова, он говорил как бы только себе, но его гулкий голос далеко слышен был: … где будет труп, там соберутся орлы… … и многие лжепророки восстанут и прельстят многих… … претерпевший же до конца спасется… … бодрствуйте, ибо не знаете, в который час Господь ваш придет…

Могильщики поставили гроб на край ямы. Все остановились. Лучников смотрел на спокойное детское лицо Кристины и механически повторял за отцом Леонидом слова заупокойной молитвы. Гроб опускался, падала сухая крымская земля. Он взял горсть этой земли, в которой, конечно, были и осколки Эллады, поднял глаза и увидал рядом другую могилу, черный мраморный крест и выбитое на нем имя покойной — ТАТЬЯНА ЛУНИНА.

— Значит, и она здесь, — пробормотал он. — Таня и Кристи теперь рядом. — Он улыбнулся. — Не пережали, ребята? Все правильно?