Остров любви
Шрифт:
— Но ведь и у Жирарди должна лопнуть струна в конце: ты что — забыл?.. Вот если она не лопнет, будет фиаско. А так, это примета успеха…
И — лопнула струна у Жирарди в финале оперетты, старый цыган признал, что его время прошло, и уступил сыну-победителю и юную прелестную Юлиану, и своего бесценного Страдивария, а зрители плакали, бешено аплодировали и вопили от восторга.
Забившийся в артистическую уборную Имре Кальман слышал приглушенный, но грозный рев. Он устало закрыл глаза и всей душой впитывал божественный грохот освобождающегося от льда Балатона. Свершилось!.. Свершилось!..
За этим занятием его застал ворвавшийся в артистическую папа Кальман.
— Ты с ума сошел?.. Почему не выходишь?.. Зрители разнесут театр… — и тут он заметил письмена на манжете сына, когда тот опускал рукав. — Ты подсчитывал выручку, солнышко?.. Дай я тебя поцелую. Вот настоящий финал «Цыгана-примаса»…
Старики Кальманы засиделись допоздна.
— Стоит ли вам идти в отель? — уговаривала их Паула. — Наша спальня к вашим услугам.
— Что ты, девочка, мы уже давно не спим вместе, — со скорбным видом отозвался папа Кальман. — Моя жена ко мне охладела. Пойдем, Имре, в кабинет, поговорим.
Мужчины перешли в кабинет.
— Если б несчастный Бела видел твой сегодняшний триумф! — надрывно сказал старик Кальман. — Бедный мальчик, он даже на день не сумел вырваться.
— Теперь я могу увеличить вам содержание, — поспешно сказал Имре.
— Ты тоже неплохой сын, — суховато одобрил отец.
— У меня неважно шли дела… Но сейчас…
— Покажи-ка манжету. Ты подсчитал только венские доходы. Но «Цыган» уже ставится в Будапеште.
— Да, я очень рассчитываю на эту постановку. Моя мечта — привезти нашу оперетту в Вену.
— Вот за это хвалю. Родину нельзя забывать. И родных… Полагаю, что спектакль пойдет и в Германии, и в России, и в Париже…
— Не будем так далеко заглядывать…
— Надо смотреть вперед. Не забывай, как дорого стоит мое лечение.
— Вот на этом нельзя экономить. Я хочу показать тебя лучшим профессорам.
— Ты и без того заморочен, Имрушка. Дай мне деньги, я схожу сам.
— Твое здоровье для меня важнее всех дел, — твердо сказал сын.
— У тебя есть характер! — восхитился старый Кальман. — На сцене ты был похож на пингвина.
— А я думал, на императора!
Старик Кальман не понял.
— Оценил ты отцовские советы?.. Держись за чардаш, как утопающий за соломинку. Я не специалист, Имрушка, но это прекрасная работа. Она пахнет нашей землей. Я проплакал весь спектакль и осушил слезы, лишь увидев, как ты подсчитываешь выручку на манжетах. В ожидании будущих благ ссуди мне тысячу двести монет, чтобы долг мой округлился до…
— Трех тысяч ста семидесяти восьми шиллингов, — быстро сказал Имре.
— Какая голова! Если б ты не был композитором, то стал бы министром финансов. Впрочем, тебе и без того недурно, плутишка! Кто мог подумать, когда ты прыгал под окном у Лидля, что ты так далеко пойдешь! Теперь он должен прыгать под твоим окном, чтобы научиться делать деньги. Кстати, нигде так не воруют, как в музыке, разве что в благотворительных комитетах. Лучше сочинять с помощью немой клавиатуры… Мы все-таки пойдем, мой мальчик.
…И вот друзья опять встретились в Будапеште. В том же кафе, и даже за тем столиком, что и много лет назад, когда Кальман принял свое героическое решение. Чуть запоздавший Кальман поспешил сделать заказ.
— Порцию сосисок с томатным соусом. Чашечку кофе.
— Что я слышал — ты уже покидаешь нас? — как всегда громко, чтобы всем было слышно, накинулся на него Мольнар. Он по-прежнему царил в артистическом кружке.
— Увы, да. И очень скоро. — Кальман глянул на часы. — Обниму друзей — и на вокзал. Саквояж со мной.
— Нехорошо, Имре. Ты помнишь, что случилось с Антеем?
— Разумеется. Его задушили в воздухе.
— Потому что он дал оторвать себя от матери-земли. Нельзя отрываться от родины.
Официант принес сосиски, кофе и поставил перед Кальманом.
— А я и не отрываюсь, — сказал Кальман, принимаясь за сосиски. — Кроме того, у меня толстая шея, меня мудрено задушить.
— Да, после «Цыгана» — это впрямь нелегкая задача, — усмехнулся Мольнар, — хотя и соблазнительная.
— Что вам сделал мой бедный «Цыган»? Вы все на него кидаетесь?
— Я — нет. Я кинулся тебе на грудь после премьеры… Но знаешь, тут все бедные, а от «Цыгана» несет деньгами.
— Боже мой, как все любят считать в чужом кармане! — вздохнул Кальман. — Денег у меня никогда не будет…
— Ты слишком расточителен… Эй, приятель, что вы делаете? — закричал Мольнар на официанта, хотевшего унести тарелку Кальмана. — Господин едет в Вену. Слейте соус в стеклянную банку и вручите ему.
— Слушаюсь, — бесстрастно сказал официант.
— Ты недобро шутишь, Ференц, — Кальман дрожащими пальцами достал сигарету и чиркнул спичкой.
— Безумец! — закричал Мольнар. — Мог бы прикурить от моей сигары.
Странно, но после второй выходки Мольнара Кальман не дрогнул.
— Мне понравилось твое сравнение с Антеем, — сказал он благодушно. — Но ведь родина — не только земля или трава. Для меня наш старый Королевский театр тоже родина. И эта родина явится ко мне в Вену. Не Магомет к горе, а гора к Магомету.
— Что это значит, Магомет?
— А то, любезный Мольнар, что я добился приглашения нашей труппы в Вену с «Цыганом-премьером».
— Ну знаешь!.. — И впервые острый, находчивый Мольнар растерялся: приглашение в Вену было заветной и, как все считали, несбыточной мечтой будапештской оперетты.
— Вот ваш соус, — сказал официант.
— Благодарю вас, — Кальман хладнокровно опустил банку в карман плаща. — До встречи на новой премьере, друзья мои!..
И когда он отошел от столика, Мольнар сказал грустно:
— Похоже, этот парень становится мне не по зубам…
И все же Кальман еще не был императором. Не так-то легко вытравить из человека страх перед жизнью. Понадобится немало лет, взлетов и падений, горестей, тревог, труда и упорств, чтобы сбылось предсказание Паулы.