Остров надежды
Шрифт:
— Ничего, обошлись, — скромно ответил Ушаков. — А газеты привезли?
Летчики переглянулись, и Кошелев, горестно разведя руками, ответил:
— Прости, друг, но так случилось: ведь не были уверены, что сядем… Но завтра газеты будут! У Красинского, нашего начальника экспедиции, есть комплект «Правды» за целый год.
Летчикам с гордостью показали деревянный дом, жилища эскимосов и сооруженную недавно пристройку к яранге Павлова, в которой размещался класс островной школы.
— Молодцы! — одобрительно отозвался Кошелев. — Хорошо устроились. Солидно.
Гостей повели обедать.
Ушаков угостил летчиков своим фирменным блюдом — холодцом из моржовых ластов, яичницей из гусиных яиц, свежей рыбой.
— Между прочим, — оказал за чаем Кошелев, — имею указание в случае необходимости забрать любого заболевшего члена экспедиции и лично вас, если пожелаете…
Ушаков посмотрел на своих товарищей.
Павлов, конечно, не в счет. Он никуда не уедет от своей семьи, если только обратно в бухту Провидения, которую он, похоже, очень любил… Доктор Савенко? Он часто жаловался на слабость, апатию, на то, что жена себя чувствует здесь неважно… Но как же на острове без врача? Тем более что эскимосы уже привыкли к нему и доктор составляет нынче солидную конкуренцию шаману Аналько. Если он уедет, народ снова потянется к целителю, люди вспомнят полузабытые верования и предрассудки… Что касается Скурихина, то промысловик прямо заявил: пока я свой план не выполню, с острова не двинусь. Кроме того, у него был контракт — на три года… А сам он? Уехать, когда дело только налаживается, когда не только видишь, но и сердцем чувствуешь, что твоя страна не забыла тебя, помнит и готова прийти на помощь?
— Ну, что ответим на это предложение? — обратился Ушаков к своим товарищам.
Павлов сказал:
— Вы знаете, Георгий Алексеевич, мне некуда отсюда ехать…
— А у меня еще не кончился контракт, — заявил Скурихин.
Доктор Савенко высказался последним:
— Как все, так и я…
— Передайте, — почти торжественно произнес Ушаков, — на Большую землю, что мы остаемся. Остальные пожелания я изложу в подробном письменном отчете. Летчики торопились. Провожали их снова все вместе.
— Завтра ждите нас, — сказал на прощание Кошелев. — Привезем газеты, книги…
Самолет медленно отошел от берега, разбежался по спокойной гладкой поверхности и взмыл в воздух, словно вольная птица, каких здесь, на острове, и в прибрежных водах было великое множество.
Долго не уходили люди с берега бухты и все смотрели на небо, пока удаляющийся самолет не превратился в крохотную точку, а потом и вовсе не растворился в густом синеве.
Ушаков стоял вместе со всеми и испытывал странное чувство, в котором смешалось и сожаление, и удовлетворение оттого, что устоял перед искушением. Ведь можно было хотя бы на один день слетать на материк… И такая мысль мелькнула, когда летчики предлагали… Но вдруг случилось бы так, что погода не позволила бы самолету вернуться назад? Что же тогда? Об этом даже страшно подумать!..
Какая тишина, оказывается, окружает весь остров, восходит в зенит и разливается над морским простором! Улетел самолет, стих грохот мотора, спугнувший птиц у ближайших окал, и снова спокойствие, и человеческий голос слышен далеко-далеко…
— Лодка плывет! Лодка плывет сюда! — закричал кто-то из ребятишек, и его голосок разнесся окрест, сливаясь с звоном ближнего ручейка, впадающего в бухту, с плеском морского прибоя, перекатывающего разноцветную гальку на берегу.
Скурихин посмотрел в бинокль:
— Апар плывет. Его байдара.
Это были и вправду Апар и Нанехак.
Парус едва полоскался на слабом ветру, и сидящим в лодке приходилось помогать ему веслами. Байдара едва шла, и еще не скоро она причалила к берегу.
— Опоздали, — устало проговорила опечаленная Нанехак, но, увидев в толпе Ушакова, просияла и с облегчением вздохнула: — Значит, ты не улетел…
— А почему это я должен был улететь? — с удивлением, и даже обидой, спросил Ушаков.
Нанехак вышла на берег и в изнеможении уселась прямо на гальку. Беременность ее пока не бросалась в глаза, может быть, оттого, что она была в свободной, широкой матерчатой камлейке.
— Ты бы лучше поберегла себя, — укоризненно оказал Ушаков. — Ты ведь теперь не одна…
— Это верно, — кивнула Нанехак, улыбнувшись. — Он растет…
Она вся светилась счастьем, но никто не догадывался, что главная причина такого ее настроения — в том, что она снова видела умилыка. Железная летающая лодка не взяла его, оставила здесь, на острове.
— Мы так торопились, гребли изо всех сил, — опечалился и Апар. — Жаль, что не успели.
— Ничего, — успокоил его Ушаков. — Завтра еще прилетит самолет.
Нанехак испуганно посмотрела на умилыка и хотела было спросить, не собирается ли он улететь на нем, но вовремя удержалась.
Постепенно люди разошлись. Апар с Нанехак отправились гостевать к Кивьяне, а Ушаков поспешил к себе, чтобы успеть к завтрашнему дню составить отчет.
Он писал всю ночь и только под утро заснул.
На этот раз его разбудил не Павлов, а гудение самолета. Оно донеслось до настороженного слуха, и Ушаков быстро поднялся, поставил чайник. Вчерашние гости застали его врасплох, но сегодня он не только побреется, но и наденет чистую клетчатую рубашку.
Как обещал Кошелев, прилетел начальник летной экспедиции Красинский. Он привез кипу газет, журналы и книги.
— Отдаю свое! — заявил он, передавая подарки Ушакову. — Мы сначала не предполагали садиться на острове, поэтому почты для вас нет.
— Зато у меня будет много, — сказал Ушаков, протягивая Красинскому несколько запечатанных пакетов.
— Все доставим в лучшем виде! — заверил его начальник летной экспедиции.
Ушаков никому не сказал о содержании своего письменного доклада, в котором он просил продлить экспедицию до трех лет.
В часы, когда он наносил на бумагу свои мысли, планы, рассуждения, он еще и еще раз убеждался, что сделано пока мало и настоящая жизнь здесь только начинается. Первый год был как бы прикидкой, обретением опыта, хотя нередко и трагического, попыткой научиться жить в этих непривычных условиях.
Несмотря на быстротечность времени, Ушакову порой казалось, что прошел не один год, а несколько трудных, заполненных изнурительной работой лет; он чувствовал, что накопленный опыт и уроки прошедшей зимовки сделали его мудрее и старше.