Остров Сокровищ

Стивенсон Роберт Льюис

– Ясное дело – свалился за борт! – подвел итог капитан. – Это, джентльмены, избавило нас от необходимости заковать его в кандалы.

Так мы остались без штурмана. Надо было заменить его кем-нибудь из состава команды, и выбор пал на боцмана Джоба Эндерсона. Так он и остался на двух должностях – боцмана и штурмана. Сквайр Трелони, немало путешествовавший и имевший некоторые познания в морском деле, тоже пригодился и, случалось, становился на вахту в хорошую погоду. Наш второй боцман, Израэль Хендс, был опытным старым моряком, и ему можно было доверить любую работу на судне. Он, между прочим, дружил с Долговязым Джоном Сильвером, а раз уж я упомянул это имя, придется рассказать о нем поподробнее.

Нашего кока матросы почему-то называли Окороком. На шхуне он привязывал костыль веревкой к шее, чтобы освободить руки, и очень забавно

было следить за тем, как он, упираясь костылем в переборки, приспосабливался к качке и возился со стряпней так же ловко, как на суше. Еще любопытней было видеть, с какой ловкостью и быстротой он пересекал палубу во время шторма, цепляясь за специально протянутые для него канаты, которые матросы называли «серьгами Долговязого Джона». Все, кому доводилось знавать его раньше, очень сожалели, что Сильвер уже не таков, как был в молодости.

– Окорок – не простой человек, – говорил мне боцман, – он учился в школе и может говорить как по книге, когда захочет. А отважен он, как сущий лев! Я однажды видел, как он без оружия расправился с четверыми молодчиками!

Вся команда относилась к Сильверу с почтением и прислушивалась к его словам. Он умел найти подход к каждому и нужное слово. Ко мне он относился дружелюбно и всегда радовался, когда я навещал его на камбузе, который содержался в образцовом порядке. Надраенная до блеска и аккуратно развешанная на переборках посуда сверкала, а в углу стояла клетка со старым попугаем.

– Входи, Хокинс, поболтай со старым Джоном! – зазывал он меня. – Я никому не рад так, как тебе, сынок. Садись и послушай новости. Вот, Капитан Флинт – так я назвал своего попугая в память знаменитого пирата – предсказывает нам удачное плаванье. Верно, Капитан?

Попугай в ответ на его слова начинал с невероятной быстротой выкрикивать: «Пиастры! Пиастры! Пиастры!», и так до тех пор, пока не выбивался из сил или пока Джон не накрывал клетку платком.

– Этой пташке, – говаривал он, – должно быть, лет двести. Ведь попугаи живут дьявольски долго. И только сам дьявол повидал больше зла, чем он. Он плавал еще с Инглендом, с прославленным капитаном Инглендом, прожженным пиратом. Бывал он и на Мадагаскаре, и на Малабарских островах, и в Суринаме, и на острове Провидения, и в Портобелло. Он видел, как вылавливают груз с затонувших испанских галеонов, – там-то он и выучился кричать «Пиастры!». И нечему тут удивляться – ведь тогда было поднято со дна целых триста пятьдесят тысяч пиастров серебром, Хокинс! Он был свидетелем взятия на абордаж флагмана вице-короля Индии близ берегов Гоа… А ведь если посмотреть на него, так эта птица выглядит совсем молодой. Но ты, Капитан Флинт, немало понюхал пороху, верно?

– Пр-риготовиться! – проскрипел в ответ попугай. – Меняем галс!

– О, он у меня превосходный моряк! – похвалил птицу кок, угощая попугая кусочком сахару. Вместо благодарности тот принялся грызть клювом прутья клетки и грязно ругаться.

– Да, сынок, сам видишь: поживешь среди дегтя – поневоле измажешься. Так и эта бедная старая птица выучилась браниться как целое скопище чертей, сама не зная, что произносит. Мой Капитан готов сквернословить даже в присутствии священника!

При этих словах Джон подмигивал мне с такой ужимкой, что казался самым добродушным человеком на свете.

Между тем сквайр Трелони и капитан Смоллетт по-прежнему относились друг к другу холодно. Сквайр отзывался о капитане с презрением. Тот, в свою очередь, никогда не заговаривал со сквайром, а когда приходилось докладывать, излагал дело кратко, отрывисто и сухо. Смоллетту пришлось признать свою ошибку насчет состава команды – большинство моряков оказались людьми толковыми и вели себя сдержанно. Что касается шхуны, то она не раз удостаивалась капитанской похвалы.

– «Эспаньола» слушается руля, как добрая жена своего мужа, сэр, – говорил он. – Но до тех пор, пока мы не вернемся в Бристоль, я буду стоять на том, что это плавание мне не нравится!

Сквайр при этом обычно поворачивался спиной к капитану Смоллетту и принимался расхаживать по палубе, бормоча под нос:

– Еще немного, и этот человек окончательно выведет меня из терпения…

Вскоре нам пришлось пережить бурю, которая только подтвердила достоинства нашей шхуны. Команда выглядела довольной, и в этом не было ничего удивительного: со времен Ноева ковчега нигде так не баловали экипаж, как на нашем судне. Двойная порция грога [16]

выдавалась по праздничным дням и всякий раз, когда сквайр узнавал о дне рождения кого-нибудь из матросов. На палубе всегда стояла бочка с яблоками, чтобы каждый желающий мог полакомиться, когда вздумается.

16

Грог – ром, разбавленный горячей водой с сахаром, лимоном и корицей. Порция грога во флоте составляла полпинты – примерно 280 г.

– Из этого не выйдет ничего хорошего, – ворчал капитан. – Такие поблажки только развращают команду, уж вы мне поверьте.

Однако бочка с яблоками, как вы вскоре убедитесь, сослужила нам добрую службу. Только благодаря ей мы вовремя узнали о грозящей нам опасности и не погибли от рук предателей и негодяев.

Вот как это случилось.

Благодаря попутному ветру, мы быстро приближались к острову, местоположение которого я пока не вправе вам открыть. Днем и ночью мы всматривались в горизонт, надеясь увидеть землю. Согласно штурманским вычислениям, до цели оставалось менее суток ходу. Этой ночью или, при самом неблагоприятном ветре, завтра до наступления полудня мы должны были увидеть Остров Сокровищ. Ветер держался ровный, море было спокойным, «Эспаньола» стремительно неслась вперед. Экипаж работал слаженно, и все были в отличном расположении духа, радуясь окончанию первой половины плавания.

Вскоре после захода солнца, покончив с повседневными обязанностями, я отправился было к себе, но вдруг мне отчаянно захотелось яблок, и я снова поднялся на палубу. Вахтенные продолжали следить, не покажется ли остров, рулевой, поглядывая на наветренный [17] край парусов, негромко насвистывал. Тишину нарушал только шум волн, разбивавшихся о форштевень [18] судна.

На дне бочки валялось всего одно яблоко, и мне пришлось забраться внутрь, чтобы выудить его оттуда. Усевшись в темноте, убаюкиваемый плеском воды и мерным покачиванием судна, я сгрыз яблоко, а потом чуть было не заснул. Вдруг бочка дрогнула – кто-то навалился на нее широкой спиной и тяжело опустился на палубу. Я хотел уже выбраться наружу, так как узнал голос Джона Сильвера. Но первые же слова, которые он произнес, заставили меня в ужасе скорчиться в соломе на дне бочки. Я тотчас понял, что жизнь всех честных людей на этом судне сейчас находится в моих руках.

17

Наветренная сторона – обращенная туда, откуда дует ветер; подветренная – противоположная наветренной.

18

Форштевень – продолжение киля, образующее носовую водонепроницаемую оконечность корпуса судна.

Глава 11

Что я услышал, сидя в бочке из-под яблок

– …Нет, капитаном был не я, – произнес Сильвер, – а сам Флинт. Я из-за своей деревяшки занимал должность квартирмейстера [19] . Ногу свою я, кстати, потерял в той же стычке, в которой старый Пью лишился зрения. Мне отнял ее один ученый хирург из колледжа, знавший наизусть всю латынь. Потом, правда, его повесили как собаку вместе со всеми остальными. Это были люди Робертса, и погибли они из-за того, что взяли моду менять названия своих судов. Сегодня корабль называется «Королевское счастье», а завтра уже как-нибудь иначе. А по-нашему – как окрестили судно, так оно и должно зваться. Так было и с «Кассандрой», которая благополучно доставила нас домой с Малабара после того, как Ингленд захватил вице-короля Индии, и со старым судном Флинта – «Моржом», который весь был пропитан кровью и нагружен золотом так, что едва держался на плаву.

19

Квартирмейстер – заведующий продовольствием на корабле.