Остров Тамбукту
Шрифт:
Когда-то и я танцевал в моей стране — не вокруг огромного костра, нет, — в моей далекой стране так не пляшут. Когда-то и я мечтал в моей стране — не о таро и ямсе, не о деревянных онамах, нет, — в моей прекрасной стране о таких вещах не мечтают... Круглый низенький столик, трехногая табуреточка, глиняная миска, деревянная ложка — это лучше деревянных онамов. И оклеенные бумагой окна старого домика лучше единственной двери моей хижины — двери, похожей на окно, — а каменные плиты прочнее кроют крышу, чем пальмовые листья. И керосиновая лампа лучше плошки с жиром акулы, и лапти лучше, чем босые ноги. Но и тут, и там пол земляной, и тут, и там рогожки остаются рогожками. Что из того, что тут их называют сури, а там рогожки? Что тут их плетут из пальмовых листьев, а там — из кукурузных?
Но я видел и мягкие ковры в чужих гостиных, и шикарно одетых мужчин, и молодых женщин в шелках, а Зинга не видела таких вещей. Приходилось мне есть и вкусные блюда — не из таро и ямса, а разнообразные блюда, которых Зинга не пробовала и о которых она не имеет ни малейшего представления. Но я тоскую не по роскошным костюмам, и не по вкусным блюдам, а по круглому столику, по крыше из каменных плит, по облепленным бумагой окнам, по старому домику, построенному моим дедом еще при турках...
— Андо! Ты тут, Андо?
— Да, тут я!
— Что ты делаешь, Андо?
— Ничего. Лежу и думаю.
— Идем, Андо! Зинга зовет тебя. И тана Боамбо, и Гахар. Почему ты от нас убежал?
Это Амбо. Он пришел за мной. Значит, они заметили мое отсутствие. Значит, я не одинок. Значит, у меня есть друзья, которые любят меня и думают обо мне. Амбо... Он опять меня зовет. Я не вижу его. Черное тело молодого человека сливается с темнотой ночи, но я слышу его голос и чувствую его теплоту.
— Почему ты убежал от нас? — спрашивает теплый голос. — Идем, Андо! Зинга ищет тебя, и Гахар, и набу... Идем !
Мы идем. Бой бурума делается все громче и громче: Дум-дум! Думба-дум! Хе-хо! Хе-хо!.. Горшки на жару. Много, много горшков. Мясо кабанов сварилось. Женщины вынимают его и раскладывают на листьях хлебного дерева. Бурум и дудки умолкают. Плясуны собираются вокруг Боамбо. Вождь вызывает, и его голос, звучит торжественно:
— Арики, пуи-papa пуя!
Я вспомнил, что это значит: Арики — распорядитель церемонии во время большого праздника.
Арики важно выступает. Его семь поясов, увешанных ракушками поблескивают на бедрах. Все совсем новые. В волосы воткнуты разноцветные перья попугаев. Лицо черным черно, словно вымазано сажей. Он молча принимает из рук вождя мясо и медленно отходит. Он не пьян и, может быть, поэтому сознает свою важность.
— Андо, пакеги гена, лапао! — вызывает вождь.
Да, для них я все еще белый человек с луны, целитель всех болезней. Вот почему и пищу получаю третьим по порядку, после главного жреца и вождя. Я получаю мою порцию — большой кусок мяса, которым могли бы наесться пять человек, и отхожу.
— Гахар, калиман биля! — кричит вождь.
Гахар — большой человек, важная личность. Он мрачен. Раньше он вырывал седые волосы из головы, чтобы прогнать старость, как он говорил, а сейчас, после смерти его жены, они пробиваются свободно. Его голова будто посыпана снегом. Он выглядит дряхлым стариком — сгорбленный, с посеревшим, морщинистым лицом, хилый скорбный...
Все, получив свою долю мяса, садятся где попало и едят. Мясо кабана — это не каждый день случается. Охота на диких свиней происходит один раз в год, когда высыхает высокая трава аланг-аланг. Тогда она горит как порох.
Пока Боамбо доканчивал раздачу мяса, молодежь наелась, и снова начались танцы. Всю ночь грохот бурума и подвывания пляшущих разносятся далеко по тропическому лесу.
— Дум-дум! Думба-дум! Хе-хо! Хе-хо!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Третий день праздника. Речи Боамбо и Арики. Главный жрец отказывается меня усыновить. Вмешательство вождя. Церемония. Свадьбы на острове Тамбукту. Габон у жертвенного столба. Танец семи поясов мудрости. Бегство Габона.
I
Я опять ходил к Габону. Он лежал в хижине все такой же мрачный и молчаливый, примиренный со своей судьбой. Когда я заговорил, он даже не посмотрел па меня. Для него я был таким же врагом, как и любой другой из племени занго. Я хотел ему помочь бежать, но это было невозможно — сторожа расхаживали перед хижиной и днем и ночью. Они были учтивы и внимательны ко мне, пускали меня свободно входить к пленнику, но после моего ухода, запирали дверь и становились лицом к ней, молчаливые и строгие.
Прошел и второй день праздника. Туземцы плясали на большой поляне, ели, отдыхали и опять плясали. Днем женщины ходили в хижины накормить детей (детям и несовершеннолетним девушкам и юношам запрещалось участвовать в празднестве), потом опять возвращались на поляну, где непрерывно гремел бурум и не умолкали пискливые дудки.
Наступил третий день праздника. Днем начали прибывать туземцы из соседних селений. Первыми пришли жители Калио, во главе со своим ренгати. Они вступили на поляну попарно, с пением и пляской. Некоторые держали в руках копья и стрелы, другие несли, повешенные на шею, маленькие деревянные барабаны, обтянутые кожей, в которые били руками. Все присутствующие расступились и дали дорогу гостям. Описав круг около костра, они продолжали петь и плясать на одном месте: переминались с ноги на ногу, немного наклонялись вперед, потом выпрямлялись, откидывая назад головы и выкрикивали:
— Хе-хо! Хе-хо! Хе-хо!
Боамбо приветствовал их краткой речью, на которую ответил вождь Калио. После этого гости принесли большие корзины с ямсом, таро и уму и тяжелыми кистями бананов, которые они оставили на краю поляны.
Таким же образом — с плясками и песнями — пришли жители и остальных селений: Зурума, Хонды и Балды. Широкая поляна закипела пародом. Бурум забил еще оглушительнее, и снова начались танцы. Песни и завывания туземцев сливались с рокотом волн и отдавались далеко в заливе и каждом уголке густого тропического леса.
Боамбо велел мне позвать Смита и Стерна, отойти па край поляны и там ждать начала церемонии усыновления. Никто из нас не имел представления о том, в чем будет состоять церемония, — мы знали только, что Арики будет играть в ней главную роль. Мы послушались вождя и уселись на небольшом возвышении, с которого нам все было видно. Туземцы плясали неутомимо.
— Дети природы, — задумчиво сказал капитан, посасывая свою трубочку. — Я бы не сказал, что их жизнь легка. Наоборот, она мне кажется весьма примитивной, серой и однообразной. Должен признаться, я начинаю скучать...