Остров
Шрифт:
— Он очень хитрый. Знал, у кого спросить…
Вернувшись в хижину, Парсел едва притронулся к еде, лег на кровать рядом с Ивоа и заснул тревожным сном. В пять часов он проснулся, чувствуя тяжесть в затылке и боль в висках, но все же решил пойти на берег. Ивоа отпустила его одного. Она чувствовала себя усталой и считала, что срок ее приближается. Итиа и Авапуи остались с ней.
Парсел был удивлен, что в бухту Блоссом его сопровождает одна Итиота. По-видимому, охрана была отменена и его эскорт распущен. Когда он появился на петлявшей береговой тропе, прихрамывая и опираясь на руку Итиоты, ваине выбежали ему навстречу, и он с удивлением отметил отсутствие Омааты.
После купания он почувствовал себя значительно лучше, отправился в грот и принялся за работу. Он был один. Солнце уже начало спускаться за остров, и ваине, чтобы подольше наслаждаться его лучами, расположились у самой воды.
Он проработал около часу, когда у входа в грот показалась Омаата, ее массивное черное тело резко выступило на фоне яркосинего неба. Парсел поднял голову и спросил недовольным тоном:
— Где ты была?
Его сердитый голос восхитил Омаату. Покачивая пышными бедрами, она вошла в грот и остановилась справа от Парсела, так близко, что почти касалась его.
— Тебе здесь хорошо. Тут прохладно.
Парсел пожал плечами и поднял пилу над головой.
— Напротив, очень плохо. Я на самом сквозняке.
И правда, в потолке грота была широкая трещина, в которую врывалась струя воздуха, и Парсел работал как будто в трубе.
Омаата поглядела вверх.
— Если бы я не боялась, что он тебя убьет, — засмеялась она, — я сожгла бы все лодки. Вот бы они полыхали!
Немного помолчав, она сказала лукаво:
— А я была с Тетаити.
Парсел не шевельнулся, и, так как он молчал, не поднимая головы от работы, она добавила:
— В твоей пещере.
Он старательно провел черту на одном из бимсов, чуть отступил и принялся пилить. Омаата продолжала:
— С Фаиной, Рахой и Таиатой.
Он поднял голову и удивленно уставился на нее.
— Он спустился в колодец?
— Я держала веревку, а его женщины мне помогали.
Парсел положил пилу.
— Он нашел ружье?
Омаата утвердительно кивнула головой. Парсел некоторое время молча смотрел на нее.
— Он мог оставить ружье в колодце. Вода съела бы его.
Она пожала могучими плечами. У входа в грот появилась темная тень. Они оба одновременно повернули головы. Это был Тетаити. Первый раз со времени окончания войны он нес ружье на ремне за плечом.
— Пойду выкупаюсь, — сказала Омаата.
И вышла. Тетаити стоял неподвижно, устремив глаза на шлюпку. Наконец он увидел собственными глазами работу Адамо. Хотя был готов только каркас, он убедился, что Адамо делает именно то, что говорил: строит на пироге крышу.
Тетаити обошел шлюпку и, положив обе руки на планшир с другой стороны, посмотрел на Парсела.
— Насчет ружья, — медленно заговорил он, — ты сказал мне правду.
Он сделал паузу.
— И насчет Тими ты тоже сказал мне правду.
Парсел вопросительно поднял брови, и Тетаити добавил:
— Я отыскал в пещере пулю. Это была пуля от нашего ружья. Это была не ваша пуля.
Затем наступило молчание и длилось так долго, что Парсел» стало неловко. Тетаити стоял перед ним, крепкий, атлетически сложенный, с суровым выражением лица, опустив тяжелые веки. Быть может, виной тому было освещение в гроте, но Парселу вдруг показалось, что складки у Тетаити на лбу и по обеим сторонам рта стали еще резче. Какой контраст между этим грубо высеченным жестким лицом и молодым телом! Каждое движение Тетаити выдавало его молодую силу, и, поднимая глаза, Парсел всякий раз удивлялся, видя лицо человека уже в годах. Просто поразительно: голова зрелого мужчины на юношеском теле!
Тетаити молчал, и с каждой секундой замешательство Парсела росло. Ему было нечего сказать. Из учтивости он не решался взяться за работу. Он стоял без дела по другую сторону шлюпки с пилой в руке и смотрел на Тетаити, ожидая, когда тот заговорит, с тягостным ощущением, что перед ним судья, а он подсудимый.
Полузакрыв глаза, Тетаити с отсутствующим видом смотрел на Парсела, но не видел его. Он перебирал в уме печальные мысли, и Парсел вдруг с отчаянием почувствовал, что их разделяет целый мир. Таитянин казался таким недоступным! Даже не суровым, даже не враждебным, а бесконечно далеким.
Руки Тетаити крепко сжимали планшир. Только это и выдавало его волнение. Парсел с тревогой вглядывался в это замкнутое лицо. Между ним и Тетаити легло столько несправедливостей, столько непонимания, столько трупов! Сердце Парсела сжалось. В эту минуту ему было почти безразлично, что он должен покинуть остров, выйти в океан, быть может, навстречу смерти. Самым большим поражением была эта вставшая между ними стена. Представление о перитани, которое создал себе Тетаити. Его презрение. Его приговор.
— Вот в эту минуту, — сказал Тетаити, — ты должен был пойти с нами.
И сам широко открыл глаза, удивленный, что высказал вслух свою мысль. Парсел спросил:
— В какую минуту?
— Когда Скелет убил Кори и Меоро. Если бы ты пошел с нами. Ропати тоже пошел бы. И Уилли и Жоно. Может быть, и Желтолицый. Мы убили бы только Скелета и Крысенка. Только их.
Его веки снова наполовину прикрыли глаза.
— А теперь, — продолжал он, — столько копий с головами стоят вокруг моего дома, а я не чувствую себя счастливым. Я поношу их, но — если не считать Скелета и Крысенка — это не доставляет мне удовольствия. Слишком много мертвых стало на острове… Моих, твоих… Все из-за тебя.
— Нет, не из-за меня, — возразил Парсел, — из-за несправедливости.
— Из-за тебя! — с силой повторил Тетаити. — Из-за твоих убеждений моа.
— Нехорошо проливать кровь! — твердо сказал Парсел.
— Человек! — вскричал Тетаити со сдержанной яростью и пожал плечами. — Я тоже не люблю проливать кровь! Но кровь угнетателей проливать хорошо. Помнишь нашу песню? Их кровью надо поить свиней! Приятно видеть, когда течет эта кровь. Эту кровь сама земля пьет с великой радостью. Несправедливость, о воины! — зловонная трава. Вырвите ее с корнем!