Остров
Шрифт:
— Они меня выгнали.
Он приглашает ее войти, эта новость скорее расстроила его, чем удивила. Ульвхильд берет стакан воды и садится на диван в пустой гостиной.
Она рассказывает, что ей не пришлось забирать из редакции много вещей. Те, что накопились за четверть века работы на этом месте, с лихвой поместились в обычный пакет. Несколько книг, чашка с ее именем, две шерстяные кофты и пачка визиток, которые она никогда никому не раздавала. А еще было то, что исчезало в валиках печатной машины и затем появлялось на страницах газеты, тысячи колонок новостей, интервью, прогнозов, информации,
— Думаю, я всегда оставалась верной своим убеждениям, — говорит она. — Пыталась выбрать лучшую из имеющихся версий правды и изложить ее на хорошем исландском языке. Только и всего. И в итоге именно это стоило мне работы.
— Я пытался тебя предупредить. Но ты так и не перестала задавать трудные вопросы.
— Знаю. Я жертва собственного идиотизма.
Она сидит высоко подняв голову, поставив стакан воды на столик перед собой, бледная и раздраженная, вырванная из естественной среды обитания и поэтому беспомощная. Хьяльти с ней согласен, она вела себя по-идиотски. Даже дети, достающие своих родителей бесконечными вопросами типа «что будет на обед?», «когда начнется школа?», «как у вас с работой?», увидев в их глазах страх и растерянность перед неопределенностью, все же останавливаются. Либо кто-то не выдерживает и кричит: «Не знаю! Замолчите!» И они замолкают, стараются заняться делом, сидят с младшими братьями и сестрами, пока родители бродят в поисках работы и еды.
— И что ты будешь делать?
Она смотрит на него своими серыми глазами и отвечает на удивление бодро:
— Что-нибудь найдется.
— Ты связана с «Избирателями»?
— С «Избирателями»? — Она сверлит его взглядом, кто сейчас передо мной — друг и коллега или сотрудник Министерства?
— Брось.
— Да, я действительно собираюсь с ними поговорить. Вместо того, чтобы ходить в море, хотя дядя и предложил мне рыбачить вместе с ним. Я считаю, что женщина на шестом десятке, ведущая сидячий образ жизни, принесет больше пользы за письменным столом, чем в рыбацкой лодке.
В этом Хьяльти отнюдь не уверен, он-то вполне мог себе представить, как эта строптивая коренастая женщина стоит на палубе в оранжевом комбинезоне и громким голосом раздает указания и отпускает непристойные шутки.
— Ты ввязываешься в очень опасную игру. «Избирателей» хватают при первой возможности. Можешь попасть из огня в полымя.
— Хуже не будет. Я одинока, все вложила в эту работу, и теперь у меня ничего нет. Ничего. И чтобы иметь средства к существованию, я просто вынуждена обратиться к «Избирателям», но тем самым я невольно подтвержу слух, что я одна из них и гнула их линию в редакции. Это увольнение стоит мне не только заработка, но и репутации.
— Не связывайся с ними. Они опасны, подстрекают к протестам и беспорядкам, дестабилизируют обстановку. А мы не можем себе этого позволить. Все понимают, что случится, если сейчас пройдут выборы. Страна погрязнет в гражданской войне, и нация погибнет. Нам сейчас нужна стабильность. Закон и порядок. Мы оказались в беспрецедентной ситуации и должны к ней адаптироваться.
Ульвхильд смотрит
— Мне очень жаль. Я могу чем-то помочь?
— Только тем, что перестанешь перенюхиваться с этой своей бывшей любовницей и убивать в стране все, что называется интеллектуальным и критическим мышлением.
Она стукнула стаканом по столу, затем продолжила:
— Люди голодают, они в отчаянии. Нам нужна серьезная дискуссия, демократическая, а не за закрытыми дверями министерских кабинетов. Жизнь в стране постоянно ухудшается, еду из продуктовых складов раздают близким друзьям членов правительства, эти так называемые спасатели становятся все агрессивнее.
Ульвхильд фыркает.
— Элин ничего не предпринимает, а тем временем ее маленький флейтист разъезжает по стране, вербуя никчемных людей и разжигая шовинизм.
— Мое участие или неучастие мало что меняет.
— Нет, все меняет, — произносит она с горящим взглядом. — Эти молодчики безвредны, пока у них нет сторонников. Но если рядом с ними появляются одаренные и образованные люди, они становятся опасными. И ты хорошо вписываешься в эту схему. Не только как политтехнолог, но и как обычный способный и образованный человек. Однако пока люди типа тебя участвуют в этом, борьба за цивилизованное общество проиграна.
Она встает со словами, что, вообще-то, приходила к нему за помощью.
— Но я поняла, что справлюсь сама. Тебе сейчас намного труднее. Дай знать, если смогу что-нибудь для тебя сделать.
Ульвхильд надевает пальто и уходит, с шумом закрыв за собой дверь. Хьяльти стоит у окна и смотрит, как она, не оборачиваясь, шагает по улице. Он жалеет ее, но в то же время рад, что она ушла. Пытается вспомнить, есть ли у него мускат, он ведь будет готовить пастуший пирог.
МАРИЯ
Бесконечная равнина, плоско и однообразно стелющаяся под колесами их велосипедов, исчезает в кустарнике за их спинами, в осень, налетевшую откуда-то с севера. Дождь то приходит, то уходит, вокруг все укутано плотным серым шелковым занавесом, мимо проплывают поля и луга, зеленые, желтые, коричневые, полные обещаний сытого желудка.
Быстро они явно не доберутся, мальчику тяжело, он кашляет с мокротой и хрипами, у нее прицеп, нагруженный самым необходимым, в нем сухая одежда и обувь, несколько книг, еда на дорогу, целая и невредимая, бережно упакованная в спальник и одеяло. Все остальное она оставила, но угрызения совести, страх и гнев следуют за ней так же неуклонно, как дождь, водят у нее в голове медленный, тяжелый хоровод в такт с ногами, которые крутят педали.
Неблагодарная паршивка.
Несносная девчонка.
Моя маленькая девочка.
Она трясет головой, пытаясь избавиться от ощущения тяжести, смотрит через плечо на Элиаса, мокрого и грязного, само отчаяние, шлет ему свою самую радостную улыбку.
— Выше голову, капитан!
— Я устал, мама!
— Я знаю, любовь моя. Мы скоро приедем! Давай только побыстрее выберемся из этого дождя.
— Мама?
Велосипед под ним раскачивается, как лодка, он медленно едет вперед, усталый, сильно петляя.