Острова и капитаны
Шрифт:
— Не, я не буду…
Толик вложил ему в ладонь ножик, мамин подарок. И побежал к калитке.
ЧАСЫ ДОЛЖНЫ ИДТИ!
Еще с улицы, сквозь окно, Толик увидел, что в комнате Курганова кто-то есть. Двери оказались не заперты. Толик вошел робко, но не постучавшись. Стучать в дверь дома, где не стало хозяина, было как-то… нет, не страшно,
Комната была залита солнцем. Но свет казался неуютным, жестким — наверно, потому, что не было на окнах привычных марлевых занавесок. Кровать стояла голая, даже без матраца. Голыми были и книжные полки, со стены исчезла карта. Лишь портрет Крузенштерна, забытый всеми, висел над камином.
У камина возились с большим чемоданом женщина и мужчина. Женщина была крупная, с большой светлой прической и пухлыми локтями, которые нетерпеливо двигались. Мужчина — невысокий, лысоватый, в потертом кителе железнодорожника с новыми серебряными погонами.
— Здравствуйте, — сказал Толик тихонько.
Они, кажется, не расслышали… Но нет, женщина оглянулась, а мужчина поднял голову. Они посмотрели на Толика без удивления, и женщина ответила:
— Здравствуй.
А мужчина кивнул.
Сейчас спросят: «Ты зачем пришел, мальчик?»
А зачем он пришел? Толик и себе-то не мог объяснить, почему, едва приехав из лагеря, поспешил сюда. Даже маме ничего не сказал, сразу заторопился. Кого хотел увидеть, что узнать? Ведь Арсения Викторовича все равно уже нет…
— Тебе что, мальчик? — спросила женщина. У нее было круглое лицо — усталое и помятое. Это и понятно: горе никому красоты не прибавляет. В глазах ее угадывалось еле уловимое сходство с Кургановым, и Толик понял, что это его дочь, Елена Арсеньевна.
А мужчина, видимо, ее муж.
Он тоже вопросительно смотрел на Толика.
А что мог Толик объяснить? Колючие крошки уже заскребли горло. И, глядя на Крузенштерна, он шепотом произнес:
— Можно, я возьму портрет? Вам он, наверно, не нужен…
Дочь Курганова и ее муж не ответили. Наверно, не поняли.
И Толик, насупившись, объяснил:
— Это я подарил Арсению Викторовичу на день рожденья…
Елена Арсеньевна встряхнулась:
— Ох… ты проходи, мальчик… Ты что, был знаком с Арсением Викторовичем?
Толик кивнул. Сделал шаг от порога, не спуская глаз с портрета. Муж Елены Арсеньевны торопливо поднялся на цыпочки, отколупнул от стены кнопки, подал портрет Толику. У мужчины были светлые, как голубоватое стекло, глаза под выгоревшими бровями. Он смотрел с непонятной виноватостью.
— Вот… Давай свернем в трубку. А потом в газету. Лена, есть у нас газеты?
— Я все бумаги сожгла.
— Ничего, я так донесу, —
Ему вдруг захотелось, чтобы Елена Арсеньевна или этот мужчина спросили: откуда Толик знает Арсения Викторовича, часто ли они встречались, о чем говорили?.. Может, он даже не сдержался бы и заплакал (и растаяли бы в горле сухие комки). Но Елена Арсеньевна опять повернулась к чемодану, а муж подошел к ней. Что-то сказал на ухо. Она двинула плечом…
Ну, вот и все. Надо было уходить. И Толик, прощаясь, еще раз обвел глазами комнату. Зря. Не надо было смотреть на эту сиротскую пустоту, высвеченную беспощадным солнцем. Надо было запомнить комнату прежней — где все на месте и нет жутковатой, непривычной приглушенности.
Да, вот в чем дело! Запустение — не потому, что исчезли многие вещи. А потому, что молчит хронометр.
Глаза Толика метнулись по углам и полкам, по подоконникам. И у левого окошка, на табурете, он увидел знакомый ящик с латунными ручками.
Толик шагнул к хронометру. Секундная стрелка не двигалась — как в то февральское утро, когда он опоздал…
Толик опустился перед табуретом на колени. Открыл ящик. Глотком загнал поглубже слезы и сказал тихо, но решительно:
— Так нельзя.
— Что? — откликнулся муж Елены Арсеньевны.
— Это морской хронометр. Простые часы останавливают, если человек умер, а морские нельзя никогда.
— Но мы и не останавливали, — мягко возразил железнодорожник. — Они, видимо, сами…
Да, конечно. На указателе завода стрелка показывала сорок восемь часов. Как в тот раз… Арсения Викторовича не было уже больше суток, а хронометр все стучал, стучал. Пока полностью не раскрутилась пружина.
— До часов ли тут было… — сказала Елена Арсеньевна.
Муж ее негромко объяснил:
— Я хотел завести, да не знаю как… Вертел, скважину искал, а она закрыта… Крутил, щелкал — стоят.
— Зря щелкали, — сумрачно ответил Толик. Он вспомнил разговор с Арсением Викторовичем. Перед лагерем. Когда все-таки признался, что сам однажды пустил хронометр.
Арсений Викторович не рассердился. Только покачал головой и с полминуты молча смотрел на Толика. Затем сказал:
— Я же говорил: ты везучий человек. Рука у тебя легкая… Ведь цепь-то могла слететь.
Толик не понял.
— Когда пружина расслаблена полностью, а на валике еще остался виток цепи, он может соскочить от толчка, потому что не натянут. Начинаешь заводить — и все запутывается. Тогда уж без генеральной починки не обойтись.
— Значит, я все-таки аккуратно нес хронометр, хотя и быстро, — улыбнулся Толик. — И я же потом вынимал механизм-то. Видел, что цепочка на месте…