Острый нож для мягкого сердца

Рыбакова Мария

Но город погас, потому что надежда на встречу с Ор-тисом больше не освещала его. Марина смотрела на тот же фонтан или проходила по той же улице Дзержинского, но она сама был новоприбывшей, не знающей этих мест. Знакомая прежде улица оказывалась незнакомой, ибо исчезли события, которые должны были здесь произойти.

Но ни на секунду не пожелала она примириться с тем, что Ортис ее забыл (возможно, и не было в ней настоящей любви, а только страшная тяга, как у стрелки компаса – к северу). Надо было найти способ заставить его вспомнить о ней. На клочке бумаги написала:

«Что я должна сделать?» и положила под подушку.

голод

Ей снилось, что Ортис сидит у нее в комнате. Она поставила перед ним тарелку с варениками, а он сделал знак повернутой к ней ладонью: не надо. Марина проснулась и поняла, что должна отказаться от еды.

Когда мать накладывала ей картошку и фасоль перед тем, как заступить на дежурство, Марина отодвигала половину порции ложкой и съедала вдвое меньше, чем обычно. Потом она стала обходиться без трех четвертей, а матери говорила, что есть не хочется. Та сетовала на глупую моду, уговаривала Марину съесть хотя бы кусочек, твердила, что та и так худа, как скелет.

От голода мысль о еде преследовала Марину, как овод. Ей повсюду виделись морковь, яблоко, шоколад. Голод заставлял ее на время забыть об Ортисе; а когда она вспоминала о нем, то голод отступал и жить без еды становилось просто. Фасоль и картошка – жертва для Ортиса. Легкость – подарок Ортису.

Она вырезала из журнала статью об анорексии и часто взглядывала на фотографию двух тощих полуживых тел, что вдохновляли ее на голодовку. Ножом она чертила на тарелке загадочные круги и квадраты, и мать, покачав головой, уносила поднос.

Голова кружилась, зато внутри было пусто и легко, тело могло взлететь в любой момент, если б она оттолкнулась ступней от земли. Все стало казаться ярче и значительней. Коричневая краска стола бросалась в глаза, вопия о несправедливости. Острые углы его норовили добраться до боков Марины. Если ложка ударяла о фарфоровый край тарелки, то тревожный звон не стихал, даже если Марина затыкала уши, а раздавался все громче и пронзительнее. Смотрела на чайник и видела его одновременно в фас и в профиль, носиком к ней и носиком в бок; а позже научилась глядеть сквозь него, как смотрела сквозь другие таявшие под ее взглядом предметы.

Часто, не выдерживая силы вещей, она закрывала глаза. Тогда видела красную точку перед собой, которая вдруг взрывалась и расширялась до огромного красного диска. Красноту просверливали спирали, белые круги возникали и падали, стрелы пронзали их. Марина поднимала веки: стул во всей своей непримиримости вставал перед ней.

Тело менялось: руки и ноги стали как будто длиннее, покрылись легким пушком. Из зеркала на нее смотрело лицо старого ребенка, и она всматривалась в глаза: казалось, что в зрачках она видит отражение Ортиса. Теперь ей было совсем легко обходиться без еды. Стоило матери уговорить ее проглотить несколько ложек, как она уходила в туалет и, склонившись над унитазом, засовывала в рот два пальца. Рвота была тоже – дар.

Она ходила мало. Даже для того, чтобы положить ногу на ногу, требовалось усилие. Слова иногда путались в голове,

и было трудно договорить до конца начатую фразу. Иногда Марина была слишком слаба, чтобы подняться с постели, но тогда ей казалось, что окно распахивается и, отодвинув занавеску, перекидывая ноги через подоконник, в комнату входит темная фигура Ортиса.

путешествие

В кабинете Ортис пытался переводить документы в перерывах между зевками, взглядами в окно, почесыванием плеча и навязчивым желанием в очередной раз протереть полки, на которых скапливалась незаметная пыль. Когда удавалось перевести одно предложение, оно умирало. Он принимался за следующее, не зная, откуда, зачем оно написано и к чему ведет.

В дверь постучали.

– Войдите! – крикнул Ортис.

Он быстро выпрямил спину и принял деловой вид. Дверь приоткрылась, и показалась голова секретарши:

– Начальник хочет вас видеть, – сказала она и моментально скрылась.

Ортис подумал, не собираются ли выгнать его с работы (эта мысль оставила его почти совсем равнодушным). Он потянулся, положил пресс-папье на бумаги и зашагал по коридору к начальнику. Его кабинет казался пустым и огромным, но на полу в форме буквы «т» лежал красный ковер. Единственным украшением стола были два черных телефона, которые имели привычку звонить в унисон; и тогда начальник прижимал одну трубку к правому, другую к левому уху.

– Здравствуйте, здравствуйте, – обратился начальник к Ортису и назвал его по имени. – Сигару не желаете?

Ортис сел в кресло и закурил. Начальник либо все еще не заметил, как плохо он работает, либо все в этом отделе так же бессмысленно проводили время. Ортис смотрел на лицо начальника, но знал, что стоит ему выйти из министерства, как он забудет эти морщины, эту лысину и веселые, глупые глаза.

– Мы тут надумали вас в командировку послать, – ласково и твердо произнес начальник. – В тот же город, где вы стажировались. Навести там дополнительные контакты насчет будущих студентов.

Ортис кивал головой, слушая объяснения, и пытался вникнуть во все подробности своей задачи. Потом вернулся к себе и опять вытер пыль. По дороге домой думал: «Мне нужно куда-то ехать? Какой абсурд. Кажется, я никогда никуда не уезжал. Может быть... Когда был молод... Но это, кажется, был вовсе уже и не я. Вот бульвар, набережная, кафе. Разве бывают другие страны? Что-то такое вроде было... Год назад? Два?» – и он улыбнулся, как будто ему предоставилась возможность посетить давно забытый сон.

В самолет он взял с собой русскую книгу, но, вместо того чтобы читать, смотрел в иллюминатор на белые облака, что проплывали между брюхом аэроплана и океаном. Что-то еще вызвало улыбку, воспоминание о девочке в бедной гостинице, как он увел ее собирать коряги под дождем, как ему снились тогда разные формы и существа. Он решил, что, как освободится, обязательно зайдет к ней, хотя на этот раз он поселится в отеле получше.

Потом он заснул и проснулся, взял в руки книгу и удивился тому, как мало слов он забыл. Началась болтанка.