Освобождение
Шрифт:
– Цыц, лешак! – грозно сказал пьяный мужчина и уже ласково добавил: – Спокойно, лохматый, это я, «твоя хозяин».
По внешней деревянной лестнице он поднялся на второй этаж и хлопнул дверью. Внутри дома на втором этаже хлопнула ещё одна дверь, тяжёлые сапоги проскрипели по деревянному полу, и два окна, выходившие на улицу, засветились тусклым светом. Телега с китайцем-возницей тронулась с места и медленно подкатила ближе к калитке. Пес зарычал и рявкнул, распахнулась форточка, и сверху послышался грозный окрик:
–
Форточка осталась открытой, и ещё минут пять было слышно, как вошедший тянул пьяную песню. Потом свет погас, и стало тихо. Китаец-возница перестал мурлыкать и подкатил вплотную к забору. В этот момент из темноты, как тени, выскочили пять человек, запрыгнули на телегу и с неё, как с подножки, мигом перемахнули через забор, собака рявкнула и сразу же умолкла.
– Ну! Брехастый! Молчи, кому сказал! Э-э-эх, жисть – колесо… твою м… – выругался мужик на втором этаже, и через открытую форточку стало слышно, как он захрапел.
Тени поднялись по лестнице, бесшумно отворили дверь и вошли, послышалось барахтанье, но оно быстро смолкло, окна осветились и сразу погасли. Тени, неся что-то тяжёлое, спустились, вышли через калитку, свалили длинную, в человеческий рост, завёрнутую поклажу в телегу и исчезли в темноте. Возница снова замурлыкал песню, телега, грузно заскрипев колёсами, повернула на восток и скрылась на улице, параллельной Амуру…
В конце документа Степан прочитал подпись:
«Ст. оп. уп. 1 отдела УНКВД СССР ДВК
Капитан Чжан Вэнсянь».
Он посмотрел на соседа:
– Это всё?
Саньгэ пожал плечами:
– Это фсё! Только ходзили – три раз. Первый раз не полуцился. Один свой, исё в лодке дабяньла.
– Чего? – не понял Степан.
– Циво-циво! Говна штаны клади. Трусы оказался!
– Трус по-нашему будет! – уточнил Степан.
– Ну, твоя умный, капитана! – Саньгэ затянулся. – Второй раз два ноць засада сидел. Его не присол. Потом толька, на трети рас! Твоя справка цитала? Вот!
– И как он?
– Его снацяла молцяла, только весь белый был. Не верил, цто мы его из самый Сахаляна укради. Говорил, что мы японск провокатор, что проверяем. Пришлось по Хабаровск катай: в окно вокзал видел, утёс видел… только тогда поверил. А так молцяла. Ругайся шыбко!
– Молодцы! – задумчиво произнёс Степан. – Ловко вы его! А я думал только мы там, на западном, туда-сюда бегай. – Он отодвинул бумаги: – И чё, братка? И твоя там был?
Саньгэ оторвался от бумаг и хмыкнул:
– Твоя неумный, капитана. Цитай мо еси! Моя был. Как не был?
– И чё, ты его прям-таки через весь Сахалян в телеге до самого Амура катил? И он даже не шелохнулся?
– Сыбко пьяный был, и баска болел – пистолет, руцька сибка цизолый. Ни цё не помнил, только Благовесенске оцюхался.
– Да-а! Смелый ты, братка, –
– Снацяла поймай, потом на крысу сади! А я несмелый. Твоя, братка, – смелый, парасутом прыгай. Моя никогда бы не смог.
– Смог бы, чё не смог!
– Не! Не смог бы. Сыбка высака и холана. Ветер сыбка ухи ДУЙ!
Степан задумчиво посмотрел на Саньгэ и спросил:
– Сань, а Сань! А ты чей-то на китайса-матайса заговорил? Ты по-русски-то лучше моего всегда писал. Пятёрочник хренов!
Капитан улыбнулся загадочной улыбкой восточного человека, достал из стола «казённую», обил о край стола сургуч и налил в стаканы.
– Лягушку помнишь? – спросил он на нормальном русском языке, без китайского акцента.
– Ха! Это как мы с тобой познакомились-то? Кому рассказать!.. Такое разве забудешь?
– А чё ты в тот день в школу не пошёл?
Степан взял стакан:
– А ты сам чё там делал, так далеко от твоей прачечной?
Саньгэ разрезал головку лука и разломил пополам хлеб.
– Завтра к начальнику отдела бы ещё не ходить!
Они чокнулись и выпили.
– А ты иди сразу ко мне сюда в подвал! – Степан хрустнул луковицей. – Ты не ответил на вопрос!
Капитан долго занюхивал водку хлебом и манжетой гимнастёрки, потом луком и вытирал слёзы.
– Отвечу, дай закусить! – Он достал папиросы. – Отвечаю в обратном порядке: сначала мне надо будет подняться к начальнику, подписать документы на вашу экипировку, разные там гражданские штаны и рубашки, и второе – в тот день я уже отнёс стираное бельё и возвращался домой, а ты её мучил.
– Да, было дело, – задумчиво произнёс Степан.
В тот день Стёпка отлынивал от последнего урока. Второклассник, он уже понял, что в конце последней четверти ничего нового не произойдёт, что все свои «уды» он получил, «неудов» у него не было, и если он в этот майский солнечный день прогуляет последний урок, то ничего дурного не случится, уже просто не успеет случиться; отца дома не было, он на работе, а мамка не заметит.
Он сидел на корточках, прижав коленками к груди матерчатую сумку со школьными тетрадками, и сорванной веткой с болтавшимся на самом конце единственным листиком гонял лягушку. Лягушка прыгала к воде, и Стёпка хлопал у нее перед носом, тогда она прыгала в обратную сторону, и Стёпка снова хлопал у неё перед носом, и лягушка снова прыгала, но уже опять к воде. Это развлекало его, он знал, что, если лягушка допрыгает до воды, она исчезнет в мутной весенней Плюснинке, и ему ничего не останется, как разогнуть колени, закинуть сумку за плечо и по шаткой деревянной лестнице подняться домой, а чё там? А там маленькая сестрёнка, которой надо вытирать сопли, мамкина суета и никакой жизни – одни заботы!