От Белоруссии до Карабаха. Трамп, Навальный, коронавирус и другие…
Шрифт:
В новостях сообщили: Жванецкого больше нет. Так ударило… Мы с ним были знакомы лет тридцать, с начала 90-х. Но это лично. Была сначала «Ханука в Сибири» в снежной декабрьской Тюмени, потом Российский еврейский конгресс… А до того он ворвался в жизнь с 1975 года, с учебы в МИСиС, с первой пластинки, на которой впервые ЕГО голосом, со свойственными ему неподражаемыми интонациями, в общежитии с другом мы слушали его миниатюры.
Друг был родом из Котовска – маленького города под Одессой. Он говорил с тем же
Его тогда на веки вечное зацепило у Жванецкого: «Я не местный, я с Котовска». В холодной, осенне-зимней, безо всяких следов моря, имперской Москве это было таким родным… Ну, он этот диск и переслушивал по сто раз. А потом мы его слушали вместе. Тем более что Жванецкий в исполнении Райкина и Жванецкий в исполнении Жванецкого, а также Карцева с Ильченко – это были две очень и очень большие разницы.
Нет, Райкин был великим артистом. Но Жванецкий был свой, родной. И тексты его были ЕГО текстами. Это даже описать невозможно, как от них поднималось настроение и становилось легче на душе! Может быть, потому, что он был исключительно мудрым. Жизнелюбивым. Ироничным и самоироничным одновременно. Он умел смеяться над собой и делал это с блеском, не стесняясь. Редкая, потрясающая черта характера…
А может быть, его тексты так воспринимались потому, что он принимал жизнь такой, как она была. Ничего ни из себя, ни из нее не строил. Никаких иллюзий по ее части не питал. Но понимал, принимал, высмеивал и любил такой, как она есть. И от этого вокруг становилось светлее и легче на душе. Он был как лампочка – освещал окружающее пространство. И то, что его, маленького, лысого, носатого еврея обожали вечно окружавшие его красивые женщины, было более чем заслуженно. Впрочем, он их тоже любил.
В конце жизни он таки выстроил личное счастье, и его сын успел вырасти взрослым на его глазах – огромная радость для любого отца. Он его страшно любил и очень стеснялся об этом говорить, но это чувствовалось, когда он писал и говорил о себе и своей семье. С мужчинами всегда так. Они то ли сглазить боятся, то ли стесняются много говорить о своих чувствах к близким…
Собственно, рассказывал он в основном о тех, с кем по-настоящему дружил и с кем был на самом деле близок. По большей части об Ильченко и Карцеве. Притом что рядом долгие годы находился еще один его друг и бессменный помощник, Олег Сташкевич, который организовывал его гастроли и концерты, тянул сразу десяток возов и ограждал, как мог, от назойливых идиотов, которые вечно лезли к нему в душу и крали его время. Неизбежная оборотная цена популярности – что делать.
Он был Одессой, а Одесса была им. Старая, которой больше нет. Уже целиком советская, но все еще чистой воды Левант. Интернациональная до изумления и неблагонадежная до искренней ненависти сверху. Как ее не переваривало киевское советское и партийное начальство! Как гордилось Одессой свое, городское! Как подозревало ее во всем, что было, и во всем, чего не было, начальство московское!
Еврейская, греческая, армянская, румынская, французская, немецкая, шведская, итальянская, русская, татарская, английская, турецкая и совсем чуть-чуть украинская Одесса – это был ЕГО город. Порт и бульвары, Оперный и Филармония, Дерибасовская и Ланжерон, Аркадия и Отрада, Куяльник и лиманы, Толчок и Привоз… Могучие каштаны и платаны, куранты и Потемкинская лестница, статуя Дюка и люк, с которого на нее надо было смотреть, Воронцовская беседка и Гамбринус…
Одесская киностудия и трамваи, семечки и рачки (с ударением непременно на первый слог), бравые моряки и красивые, золотистые от загара, редкого колера фигуристые девочки на выданье, толстые умные дети и очень-очень толстые базарные хабалки, памятник потемкинцам и булыжная мостовая… А «Черноморец», который играл так, как мог играть только он, за который болели так, как не болели ни за одну другую команду Союза! А китобойная флотилия «Слава»! А кондитерская фабрика имени Розы Люксембург и конфеты фабрики имени Розы Люксембург – те же «Спутник» и «Чернослив в шоколаде»! Да что вспоминать!
Одесские шахматисты, врачи-офтальмологи и скрипачи были лучшими в мире. Одесские воры и их шмары – тоже. Одесские адвокаты и старики, сидящие на бульварах… Портовые крановщики и спасатели на пляжах. Хулиганы и милиционеры, которые их ловили. Одесские мамы и бабушки, папы и дедушки – особая порода родственников. Старые холостяки и молодые бабники. Все это был Жванецкий, и все это прошло через него, растворившись и создав тот потрясающий коктейль из юмора и мудрости, которым стали его миниатюры.
Он умер, он больше ничего не напишет и не скажет. Но его строки напечатаны во множестве книг, его голос в любой момент можно услышать и можно увидеть его самого. Интернет хранит все. И в этом нам страшно повезло. Когда он сказал, что больше не будет выступать и не будет вести «Дежурный по стране», которого ждали куда больше, чем подавляющее большинство телевизионных передач, подумалось, что это из-за коронавируса. Что зря рисковать? А это было другое…
Он ушел со сцены и с экрана заранее, как будто чувствуя, что его конец близок. А может, и на самом деле что-то чувствовал. Так уходят умирать слоны – великаны африканских саванн и джунглей. Он тоже был великаном, только на свой лад. Остается утешать себя тем, что он жил долго и сделал очень много. Помнить его будет не одно поколение. Очень уж хорошо он писал и говорил: таких людей не просто мало, их очень мало. Один на поколение максимум. Но разве это кому-нибудь из его близких поможет? Мир его памяти, маленького великого человека!
Конец ознакомительного фрагмента.