От Кибирова до Пушкина (Сборник в честь 60-летия Н.А. Богомолова)
Шрифт:
Оригинал письма хранится в частном архиве А. М. Григоровича, которому мы приносим благодарность за содействие в работе и разрешение на публикацию. Благодарим также Геннадия Обатнина за консультации при расшифровке текста и его комментировании.
Суббота.
Я знаю, что я делаю страшное свинство но тем, что не пишу тебе, но это только в действии, а мысленно я постоянно с тобой и с самых даже первых дней собираюсь тебе писать. Это настоящая болезненная черта, что мне так трудно написать письмо; сколько раз я тебе так мысленно писала за это время и не привела в исполнение. Правда, это отчасти я себе объясняю тем, что за все это время я откровенно очень плохо себя чувствую и до последних дней была так занята, что не могла урвать минуту книгу открыть для себя, и даже придется отказаться заниматься с Лидией [432] .
Все первые дни я простудилась и была больна, даже не попала в кружок. Зато я была в «Свободн<ой> Эстетике» [433] , где читали Брюсов, С. Соловьев и по просьбе устроителей exprompt’ом Вячеслав прочел 4 стихот<ворения>, которые имели успех. После этого мы ужинали довольно интересно там же с Балтрушайтис<ом>, с одним художником, с С. Соловьевым, актером и знаменитым пианистом Игуменовым [434] . Задержались мы в Москве до субботы 7-го февр<аля> [435] , так как Вячеслав прочитал им написанную срочную статью, <о>чень важную о Белом и народничестве [436] . В день перед отъездом мы поехали в Лефортово. Вышло целое интересное путешествие ночью по снежным дорогам пригорода, где мы мучались и блуждали, пока не попали в настоящий военный город с массой военных зданий [437] . В коридоре 3 кадет<ского> корпуса мы встретили Ев<гения> Ив<ановича> [438] , который сразу узнал Вячеслава, очень обрадовался и обнял его. Это очень добрый старик с добрыми, ласковыми глазами. Там были его жена, Лиля и Коля, уже кончающий Пет<ербургское> училище юнкерское. Елена все еще в Стародубе [439] . Мы провели очень милый и любопытный вечер среди молодых юнкеров и других военных. Теперь В<ячеслав> встает ранее 1 часа, работает, сколько может, чтобы скорей выпустить книги [440] . А. Р. [441] уедет через 4 дня в Германию. В Воскресенье мы сделали очень веселую поездку — Лидия <нрзб.> и я — в Юки [442] . Теперь жду скорей занятье
Страшно больно, что наше поведение имеет такой вид, будто мы тебя забрасываем, но ты знаешь, что это только видимость, основывающаяся на том, что собрались на башне такие несчастные в отношении писем люди, как мы трое. Деньги — 100 рублей — Маруся выслала, — необходимо, чтобы ты прислал Вячеславу подробн<ый> отчет об этих суммах [444] . Меня очень мучает в твоих письмах то, что у тебя настроение нисколько не меняется и остается все так же подавленным [445] . Мне кажется, что во все минуты такого сильного опущения настроения должна быть необходима, чтобы спастись, одна какая-нибудь светлая крепкая точка, которая всегда поднимает и за которую можно захватиться
Вячеслав ходит по комнате и проговаривает: «воспоминания тяжелой чередой встают передо мною» [453] . Это относится к стенке библиотеки, к которой прикреплены белые записки со всеми его срочными делами, в том числе, horribili dictu (?) [454] : 2 речи о Гоголе и лекция [455] . Напишу скоро подробнее. Крепко целую и обнимаю.
432
Лидией Ивановой.
433
Общество Свободной эстетики — литературно-художественное объединение, существовавшее в Москве в 1906–1917 годах Вяч. Иванов выступал в нем достаточно часто, в свой приезд в январе — феврале 1909 года он читал в нем не только свои стихи, но и статью об А. Белом. Заседание, о котором пишет Вера, состоялось в пятницу, 30 января, см. письмо Брюсова, выступавшего на нем в качестве лектора, к Вяч. Иванову от 29 января с приглашением посетить это заседание в качестве гостя (Литературное наследство. Т. 85. Валерий Брюсов. С. 519–520). «Свободная эстетика» воспринималась символистами круга «Весов» как «свое» общество — в противовес Литературно-художественному кружку — «подлому месту» (Андрей Белый. Между двух революций… С. 209).
434
Правильно — «Игумновым». Константин Николаевич Игумнов (1873–1948) был выдающийся пианистом, профессором Московской консерватории, его ученицей была Надежда Брюсова. Актером он не был.
435
Ср. в письме Вяч. Иванова к Брюсову от 3 февраля 1909 года из Москвы: «Еду, кажется, только в субботу (т. е. — 7 февраля. — А. К.)» (Литературное наследство. Т. 85. Валерий Брюсов. С. 522).
436
Видимо, речь идет о статье: Иванов Вяч. <Рец. на кн.:> Андрей Белый. Пепел. СПб., 1909 // Критическое обозрение. 1909. Вып. 2. С. 44–48.
437
3-й Московский кадетский корпус был расформирован в 1892 году, и третий номер был присвоен бывшему 4-му Московскому кадетскому корпусу. Размещался он в здании по современному адресу: Красноказарменная ул., д. 4/1, ныне занимаемом Домом офицеров МВО.
438
Иванов Евгений Иванович, полковник, ротный командир 3-го Московского кадетского корпуса.
439
Небольшой город в составе Черниговской губернии (ныне — Брянская область).
440
Видимо, речь идет о книгах Вяч. Иванова, планировавшихся к выходу в его петербургском издательстве «Оры»: «По звездам», вышедшей в том же 1909 году, и об отдельном издании «Эллинской религии страдающего бога» (не вышла).
441
Анна Рудольфовна Минцлова.
442
Современное наименование — Юкки, поселок на Карельском перешейке недалеко от Санкт-Петербурга.
443
Тамамшевы — армянская семья, с которой Ивановы были в дружеских отношениях: Александр Артемьевич Тамамшев (1888–1940?), поэт, участвовавший, в частности, в кружке «Трирема» (1914–1916) и в знаменитом альманахе «Вечер „Триремы“» (1916), и его дочери Нина Артемьевна и Софья Артемьевна Тамамшевы.
444
21 февраля 1909 года С. Шварсалон пишет Вере: «Верочка, скажи, пожалуйста, Марусе, что я деньги получил вчера. Очень вас благодарю» (Карт. 39. Ед. хр. 13. Л. 3). Сергей Шварсалон в Юрьеве постоянно нуждался в деньгах и чуть ли не в каждом письме обращался с просьбами о них к Вяч. Иванову, который ему их посылал. Отношения между С. Шварсалоном и Вяч. Ивановым были непростыми; Сергей, относясь к отчиму с огромным уважением и пиететом, далеко не всегда тем не менее следовал его советам, а кроме того, вел весьма расточительный образ жизни, влезал в многочисленные долги, которые покрывать приходилось опять же Вяч. Иванову. При этом он отчитывался перед Вяч. Ивановым о своих университетских занятиях и экзаменах и даже об объеме прочитанного (из их переписки следует, что Вяч. Иванов устанавливал для него своеобразные «задания» в страницах), рассказывал ему о своих удачах (а чаще неудачах) в личной жизни, просил советов. Интересовался С. Шварсалон и творчеством отчима, так, 16 сентября 1909 года в письме к Вере он просит, чтобы Вячеслав прислал ему в качестве подарка на день рождения «По звездам» («которые я хочу читать вечерами» — Карт. 39. Ед. хр. 13. Л. 32–32 об.), а 1 октября 1909 года повторяет просьбу о присылке «По звездам» и интересуется, когда выйдет готовившаяся «Cor ardens» (Карт. 39. Ед. хр. 13. Л. 39). Просьба о денежном отчете — явная попытка Вячеслава поставить под какой-то контроль траты пасынка, которая успеха не имела: 21 февраля 1909 года Сергей сообщает Вере, что деньги получил, передает свою благодарность, но никаких отчетов об их расходовании не присылает (Карт. 39. Ед. хр. 13. Л. 3).
445
Грусть и подавленность — постоянный мотив писем С. Шварсалона этого периода. Ср. в письме Вере и Вячеславу от 2 января 1910 г.: «Я себя чувствую очень плохо, и вся моя бодрость падает» (Карт. 39. Ед. хр. 2. Л. 3).
446
В рукописи очевидная описка — «дорогая».
447
Montagnes russes (франц.) — «русские горки», аттракцион (в России их принято называть «американскими»).
448
В рукописи очевидная описка — «это».
449
В. Эрн жил в то время недалеко от Девичьего Поля по адресу: Погодинская улица, дом Бом.
450
В рукописи очевидная описка — «это».
451
См. обзор некоторых из этих публикаций в упоминавшейся статье Н. А. Богомолова «История одного литературного скандала».
452
Кадетская газета «Речь» пользовалась уважением в семье Вяч. Иванова. В том же 1909-м году он выписал ее для Сергея Шварсалона в Юрьев. Упоминаемая заметка в «Речи» озаглавлена «Небывалый скандал в Литературно-Художественном кружке»; она вовсе не выглядит длинной:
«Литературное собеседование в кружке ознаменовалось сегодня небывалым скандалом.
Вячеслав Иванов читал на тему: „Русская идея“. Ему возражали Николай Бердяев и Андрей Белый.
Оба хвалили референта.
Во время речи Белого стал делать с места возражения Ф. Ф. Тищенко, посмеиваясь над Белым.
После Белого слово было предоставлено Тищенко. Он обрушился на декадентов. Декаденты, — сказал он, — хотят надеть на свою голову венок покойного Некрасова. Собеседования в кружке принимают такой характер: декадент читает реферат и приводит с собой других декадентов, которые его хвалят.
Когда были произнесены последние слова, Андрей Белый крикнул: „вы лжете“.
Ф. Ф. Тищенко повторил свою фразу, и Белый вновь крикнул: „вы лжете, вы подлец“.
Поднялся большой шум. Председатель велел опустить занавес, и публика, крайне возбужденная, стала расходиться.
Вячеславу Иванову так и не удалось ответить своим оппонентам».
453
Источник цитаты в приведенном виде установить не удалось, скорее всего, перед нами — вариации на тему пушкинского «Воспоминания» («Воспоминание безмолвно предо мной / Свой длинный развивает свиток»). Скорее всего, Вера в письме деформирует пушкинский текст, который произносил Вяч. Иванов.
454
Horribili dictu (лат.) — страшно сказать.
455
Речь идет о неосуществленных планах Вяч. Иванова в связи с начинавшимся в марте 1909 года празднованием 100-летия со дня рождения Н. Гоголя.
К истории дела антропософов 1931 года [**]
Знаменитое дело московского кружка антропософов, ставшее причиной многочисленных арестов среди друзей Андрея Белого в мае 1931 года, неоднократно привлекало внимание ученых. Исследователи разыскали и опубликовали материалы следственного дела, заявления Андрея Белого в Коллегию ОГПУ, письма и другие документы, что позволило восстановить подробности этого тяжелого периода в жизни писателя [457] .
**
Приношу сердечную благодарность A. Л. Соболеву за помощь в подготовке письма Андрея Белого к публикации.
457
См., например: Письма Андрея Белого к А. С. Петровскому и Е. Н. Кезельман / Публ. Р. Кийза // Новый журнал. 1976. № 122. С. 151–166; Из «секретных» фондов СССР / Публ. Дж. Малмстада // Минувшее. М., СПб., 1993. Вып. 12. С. 342–361; комментарии к письмам Андрея Белого этого периода в кн.: Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка / Публ., вступ. статья и коммент. А. В. Лаврова и Дж. Малмстада, подгот. текста Т. В. Павловой, А. В. Лаврова и Дж. Малмстада. СПб., 1998; Власть и художественная интеллигенция. Документы ЦК РКП(б) — ВКП(б), ВЧК-ОГПУ-НКВД о культурной политике. 1917–1953. М., 2001. С. ISO-153; Из переписки А. Белого: письма В. Э. Мейерхольду и З. Н. Райх/ Публ., вступ. статья и коммент. Дж. Малмстада // Новое литературное обозрение. № 51. 2001. С. 132–166; Спивак М. Л. Андрей Белый — мистик и советский писатель. М., 2006. С. 366–378; «Мой вечный спутник по жизни». Переписка Андрея Белого и А. С. Петровского: Хроника дружбы / Вступ. статья, сост., коммент. и подгот. текста Дж. Малмстада. М., 2007; Зайцев П. Н. Последние десять лет жизни Андрея Белого. Литературные встречи / Сост. М. Л. Спивак; вступ. статья Дж. Малмстада и М. Л. Спивак; подгот. текста и примеч. М. Л. Спивак и др. М., 2008; А. Белый, Г. Санников. Переписка. 1928–1933/ Сост., предисл., коммент. Д. Г. Санникова. М., 2009; и др.
Кратко напомним, как разворачивались события. По делу антропософов было задержано 27 человек, среди которых оказались друзья Белого и его возлюбленная (фактически — жена) Клавдия Николаевна Васильева. Аресты начались в конце апреля и длились до конца мая, еще месяц тянулось следствие — обвинительное заключение датировано 29 июня 1931 года, а приговор — 8 сентября. Во время второй волны арестов 8 мая был арестован Петр Николаевич Васильев — муж К. Н. Васильевой, и вместе с ним увезен хранившийся на его квартире сундук с рукописями Белого. Об этом потрясенный писатель узнал от приехавшего в Детское Село Петра Никаноровича Зайцева: «Белый тут же немедленно написал письмо А. М. Горькому. Клавдия Николаевна заставила меня выпить кофе, и я тут же отбыл в Москву» [458] . Печальная очередь дошла до самого П. Н. Зайцева 27 мая — третья волна арестов была самой массовой. Вместе с Зайцевым забрали близких А. Белому людей: Лидию Васильевну Каликину, сестру К. Н. Васильевой Елену Николаевну Кезельман, Бориса Петровича Григорова и др. Еще не зная об этих арестах, 31 мая Андрей Белый в отчаянии писал П. Н. Зайцеву о схваченной накануне К. Н. Васильевой: «После того, как взяли ее, сутки лежал трупом; но для нее в будущем надо быть твердым; и я… — возьму себя в руки» [459] .
458
Зайцев П. Н. Последние десять лет жизни Андрея Белого. С. 166.
459
Там же. С. 484.
Белый, мучительно переживавший за своих друзей и жену, оставаясь, к своему недоумению, на свободе, старался вызволить их с Лубянки всеми возможными средствами. Ключевую роль в итоге сыграли помощь и заступничество Вс. Э. Мейерхольда. В письме к З. Н. Райх от 8 июня 1931 года А. Белый просил Вс. Мейерхольда узнать, где держат К. Н. Васильеву: «Просьба <…> справиться или обратиться к лицу, могущему дать справку, где Кл<авдия> Ник<олаевна>: точно ли в Москве; и сообщить старушке матери; или: заехать к ней и дать совет, как ей поступать в Москве» [460] . В следующем письме от 18 июня А. Белый просил режиссера устроить ему встречу с кем-нибудь из чекистов, ведущих следствие, чтобы передать бумаги и рукописи, свидетельствующие о полной невиновности К. Н. Васильевой: «Мне хотелось бы лично видеться с цензорами<…> или, чтобы кто-нибудь из друзей это передал <…> или устроил бы мне свидание с людьми, с которыми я по прибытию в Москву мог бы побеседовать» [461] . Уже 27 июня Белый встретился с Я. С. Аграновым, заведующим секретно-политическим отделом ОГПУ, членом Коллегии и главой «Литконтроля» ОГПУ [462] . В письме от 4 сентября А. Белый благодарил Вс. Мейерхольда за участие в этом деле и особенно за устроенный разговор с Аграновым, который, по мнению писателя, сыграл важнейшую роль в судьбе Васильевой:
460
Из переписки А. Белого. С. 160.
461
Там же. С. 161–162.
462
Агранов (наст. фам. Сорендзон) Яков (Янкель) Соломонович (или Саулович) (1893–1938, расстрелян) — чекист, в 1933–1937 — заместитель председателя ОГПУ (затем — наркома НКВД). Руководил следствием по самым громким делам 1930-х годов.
Пишу во-первых, чтобы выразить Тебе и Зинаиде Николаевне нашу горячую благодарность с Клавдией Николаевной за ту сердечную помощь, которую Ты и Зинаида Николаевна нам оказали, ибо без Агранова я не мог бы, вероятно, надеяться на скорое освобождение К. Н., а путь к Агранову я нашел через Тебя: 27 июня Агранов принял меня, позволил горячо, до конца высказаться, очень внимательно отнесся к моим словам, так что я вынес самое приятное впечатление от него [463] .
463
Из переписки А. Белого. С. 163. По горячим следам Белый писал Г. А. Санникову: «Дорогой Григорий Александрович, все — прекрасно; удалось Агранову изложить все, что лежало на душе: отнесся очень по-человечески. Просил телефонить 1-го 2-го июля (так в тексте! — М. К.), наведет справки, подумает» (А. Белый, Г. Санников. Переписка. С. 33). См. также воспоминания П. Н. Зайцева: «Бориса Николаевича принял один из следователей. Это был, по словам Белого, умный человек, который, выслушав взволнованный рассказ Бориса Николаевича об антропософах и их учении, сказал: — Вы сами не понимаете, как далеко вы от них ушли сейчас.
Эти слова произвели огромное впечатление на Бориса Николаевича. Вероятно, они отвечали его внутренним настроениям» (Зайцев П. Н. Последние десять лет жизни Андрея Белого. С. 167).
К этой встрече он неоднократно возвращался в дальнейшем в письмах к друзьям, в первую очередь к арестованным П. Н. Зайцеву и А. С. Петровскому [464] .
Хлопоты Белого, последовавшие за ними встреча и разговор с Аграновым, видимо, повлияли на исход дела и на мягкий приговор в отношении Васильевой и ее мужа: «Лишить права проживания в 12 п[унктах] с прикреплением к определенному местожительству сроком на три года, считая срок: первой с 30/5–31 г., и второму с 8/5–31 г. Приговор считать условным, из-под стражи их освободить» [465] . Также были освобождены Е. Н. Кезельман и Л. В. Каликина с запретом на проживание «в 12 п[унктах]» и с прикреплением на три года к определенному городу: Е. Кезельман выбрала Лебедянь, а Л. Каликина — Орел. Намного более суровыми были приговоры П. Н. Зайцеву, высланному на три года в Казахстан [466] , и Б. П. Григорову с А. С. Петровским: «заключить в концлагерь сроком на 3 года» [467] . Петровский был отправлен этапом на строительство Беломорско-Балтийского канала и отбывал там срок, вероятно, вместе с Григоровым [468] .
464
В сентябре 1931 года Белый писал П. Н. Зайцеву: «2 1/2 месяца с трепетом ждал Вашего и друзей возвращения; за это время всячески силился сделать все, что в моих слабых возможностях было возможно; говорил о друзьях (разумеется, о Вас) — там, где удавалось (между прочим, с Аграновым, членом коллегии ОГПУ)» (Зайцев П. Н. Последние десять лет жизни Андрея Белого. С. 490). В письме А. С. Петровскому в середине марта 1932 года Белый опять упомянул важную для него встречу: «И в разговоре с А[грановым], и в бумаге, поданной в Коллегию, и в разговоре с Пешковой, и в бумаге, поданной К[атаняну], я, сколько мог, говорил и писал о Тебе, давая характеристику моих друзей; я просил приобщить к делу „Почему я стал символистом“; рукопись была в Коллегии; а потом ее читал К[атанян]; сделал я это ввиду того, что там полная картина „самостности“ бывшей московской группы.
Добился же, может быть, того, что и мой разговор (часовой) с А[грановым], способствовал отчасти освобождению К[лавдии] Н[иколаевны]; странный разговор, который и доселе стоит мне, как знак вопроса» («Мой вечный спутник по жизни». С. 275–276). О дружбе Белого и Петровского см. также вступительную статью Дж. Малмстада в этом издании («Мой вечный спутник по жизни». С. 5–47.
465
Спивак M. Л. Андрей Белый — мистик и советский писатель. С. 532. В письме к Иванову-Разумнику 3 или 4 июля 1931 года Андрей Белый делился радостным известием: «2 июля Клавдия Николаевна и Петр Николаевич к нам вернулись. До сих пор хожу, как во сне; еще не могу сообразить; все кажется, что — сон» (Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка. С. 681). Комментаторы письма добавляют, что Белый, вероятно, ошибся — письмо (открытка) об освобождении К. Н. Васильевой датировано 3 июля 1931 года (Там же. С. 681).
466
Спивак M. Л. Андрей Белый — мистик и советский писатель. С. 533. Не помогли здесь и поручительства В. П. Волгина, Вс. Иванова, Н. Н. Ляшко и Вс. Мейерхольда: «Жил я в плохонькой гостинице, материально было очень тяжело, мучила мысль о семье. <…> Однако Волгин не сложил оружия и помог мне, как помог впоследствии Е. В. Тарле. Он продолжал хлопотать, и в марте 1932 года, изнуренный и больной, я вернулся в Москву» (Зайцев П. Н. Последние десять лет жизни Андрея Белого. С. 168). На копии удостоверения Полпредства ОГПУ в Казахстане о досрочном освобождении П. Н. Зайцева значится дата: 25 января 1932 г. («Мой вечный спутник по жизни». С. 278).
467
Спивак М. Л. Андрей Белый — мистик и советский писатель. С. 532.
468
Там же. А. С. Петровский «работал газетным экспедитором при библиотеке лагеря № 1 Медвежьей горы» («Мой вечный спутник по жизни». С. 270). Приговоры остальным антропософам см.: Спивак М. Л. Андрей Белый — мистик и советский писатель. С. 532–534.
Но в мае — июне 1931 года Андрей Белый обращался с письмами не только к А. М. Горькому и Вс. Мейерхольду. Одним из его адресатов становится Всеволод Иванов, с которым давно был знаком П. Н. Зайцев [469] , да и сам Белый неоднократно встречался с ним в Москве, в частности по делам журнала «Красная новь». Так, например, 26 апреля 1928 года Белый отметил: «Был в Москве, в „Красной Нови“. Разговор с Раскольниковым, Вс. Ивановым, знакомство с Асеевым» [470] . А в апреле 1929 года, по воспоминаниям П. Н. Зайцева, Вс. Иванов присутствовал на чтении главы из книги Андрея Белого «Москва»: «Третье чтение происходило в редакции „Красной нови“. Пришло много желающих послушать Андрея Белого.<…> Из писателей — Борис Пильняк, Борис Пастернак, Всеволод Иванов, А. С. Новиков-Прибой, Пантелеймон Романов, С. Ф. Буданцев, А. Г. Малышкин и еще многие» [471] .
469
Зайцев П. Н. Последние десять лет жизни Андрея Белого. С. 166.
470
Белый А. Ракурс к дневнику. Цит. по: Зайцев П. Н. Последние десять лет жизни Андрея Белого. С. 400. Несколькими днями позже, 30 апреля 1928 года, в письме Р. В. Иванову-Разумнику А. Белый сообщал: «Написал я все это в один присест, вышел прогуляться — и, вернувшись, чуть не отправил все эти листы в корзину, — потому что встретил Вашего москвича, Всев. Иванова, сообщившего мне, что в пятницу 4/V Вы уже двигаетесь на Кавказ. — В предотъездном настроении — до таких ли писем, как это мое!» (Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка. С. 593.) В редколлегию «Красной нови» Вс. Иванов вошел в ноябре 1927 года после отстранения А. Воронского от руководства журналом. Подробнее об этом см.: Динерштейн Е. А. А. К. Воронский: В поисках живой воды. М., 2001. С. 207–211.
471
Зайцев П. Н. Последние десять лет жизни Андрея Белого. С. 123. Позволим себе закончить описание этой сцены репликой Б. Пильняка, запомнившейся Зайцеву: «В перерыве Борис Николаевич, Борис Пильняк и Борис Пастернак нечаянно оказались в близком соседстве, несколько в стороне стоял Всеволод Иванов. <…> — Ты, Борис (это к Андрею Белому), другой Борис (это к Пастернаку), третий Борис (к себе самому) да разве еще Всеволод (в сторону Всеволода Иванова) — вот и вся русская советская литература» (Там же. С. 123–124).
Возможно, Белый знал, что Вс. Иванов стал посредником при передаче в мае 1931 года его письма к Горькому с просьбой способствовать возвращению конфискованных рукописей [472] .
Очевидно, на решение растерянного и оглушенного арестами Белого обратиться к Вс. Иванову в большой степени повлияли слухи о его нужных знакомствах и связях среди чекистов. Через неделю после ареста К. Н. Васильевой Андрей Белый отправляет письмо Вс. Мейерхольду, а на следующий день, 9 июня 1931 года, на пяти страницах описывает свое горестное положение Вс. Иванову с просьбой дать конкретные указания и советы — именно в этом письме впервые упоминается Агранов среди партийцев и чекистов, способных, по мнению Белого, повлиять на следствие и добиться освобождения арестованных.
472
Позднее П. Н. Зайцев вспоминал: «По приезде позвонил Алексею Максимовичу, но он не смог меня принять. Тогда я обратился к Всеволоду Вячеславовичу Иванову, который знал меня с 1924 года, и он согласился отвезти Горькому письмо А. Белого» (Зайцев П. Н. Последние десять лет жизни Андрея Белого. С. 166).
Я не располагаю сведениями об ответном письме или действиях Вс. Иванова. Тем не менее, как кажется, публикуемое письмо представляет несомненный интерес для истории «антропософского дела».
Простите, что обращаюсь к Вам с просьбой, которая, может быть, Вам не по дороге; ведь я не знаю, где Вы живете, с кем видитесь. Но узнав, что Е. И. Замятин Вас увидит в Москве, я пользуюсь случаем, чтобы изложить Вам суть «моего случая», верней, «неприятности», еще верней, — большого несчастия для меня.
Несчастие — в том, что 22 невинных ни в чем политически человека из которых все — мои хорошие знакомые и друзья, из которых иные близкие друзья с 1899 года — внезапно без видимых поводов изъяты из употребления, только потому, что они ходят в «антропософах» во мнении людей, не проявляя ни на службе, ни в агитации, ни в общественности своего «антропософизма»; Наше общество легально существовало до 23 года, было не утверждено, закрылось; никакой работы не велось; люди ничего не таили; встречались, как друзья и знакомые; служили хорошо; так шло 8 лет [475] ; потом по щучьему веленью были схвачены с катастрофической поспешностью. Среди них самый близкий в мире мне человек, — друг, секретарь, спутник по дням, шесть лет главным образом делившая мой досуг в деревне, Кл<авдия> Никол<аевна> Васильева; квартира ее матери и ее мужа была мне больше домом, чем дом [476] ; без К. Н. я — не человек, а безрукий, безногий труп. 30 мая К. Н., жившая со мной у Р. В. Иванова, была схвачена и увезена: [я] она — мой «alter ego» [477] . Для меня — кричащее недоуменья: в чем дело? Почему я не взят? Мы все «без вины виноватые», но я из «без вины виноватых» более всех виноват хотя бы тем, что — писатель, что о моем «антропософизме» пропечатано в «Сов. Энциклопедии» [478] . Однако, — я не тронут… пока.
Вот уже 10 дней, как я морально разбит, как параличом, ибо мне несчастие — переживать судьбу друзей: на свободе; но я дал обещание Клавдии Николаевне, в случае ее ссылки быть там, где она; и храню свою свободу лишь для того, чтоб быть полезным Клавдии Николаевне [479] .
Из того данного ей в момент ее увоза обещания, вытекает и просьба моя к Вам: дать совет, как мне поступать в ближайшее время с ликвидацией лично моего «неприятного случая».
При опечатании комнаты К. Н. в Москве (мы находились в Детском) был увезен огромный сундук [480] , много лет стоявший здесь, с архивом моих бумаг, набросков, ненапечатанных рукописей и всего печатного текста, т. е., книг, из которых иные вышли лет 25 назад; и достать их невозможно; года в мучительных поисках
Все — отняли: я ограблен и морально, и материально; у П. Н. Зайцева, имевшего доверенность на ведение моих лит<ературных> дел хранились и квитанции налоговых взносов. С меня могут теперь слупить и те, кто, не удовольствуясь взносом, являются требовать квитанции (в Кучине со мной был такой инцидент) [483] . Я — без орудий производства, без квитанций, без машинки, моего, может быть пропитания, поставлен в положение: [может быть] стать [с рукой] пред домом Герцена с доской на шее и с надписью:
«Дайте на пропитание бывшему писателю по случаю тридцатилетья его литер<атурной> деятельности!»
Я должен подать заявление о том, чтобы мне выдали хотя бы рукописи, которые мне нужны для ближайших работ, чтобы отдали мою машинку, увезенную у Зайцева. Но — как поступать? Друзья говорят: «Не идите в ГПУ. Вы не умеете говорить. Вас посадят; вы обещали К. Н. Васильевой, хотя бы для нее постараться не быть высланными, чтобы сохранить свободу передвижений. Сидите пока дома» [484] .
Но — сколько? Месяц, шесть месяцев? К кому обратиться, к Агранову [485] , что ли? И — как: официально, в частной беседе? Вот в том то смысле я и спрашиваю Вас через Ев<гения> Ив<ановича> Замятина: Куда обратиться, к кому обратиться? К Агранову, Катаняну [486] , Сталину [487] , Калинину? [488] Лично ли, с бумагой ли?
Говорят, — Вы знакомы с Аграновым; можно ли к нему прийти по человечески и сказать: Так и так! [489] В последнем бы случае я сказал: «Пусть „Дневник“ мой (за 6 лет) изучают года; хотя там вписан ряд начатых работ, я подожду. Но верните книги, рукописи явно литературоведческие».
Кроме того: я обратил бы его внимание на рукопись, попавшую в ГПУ. «Почему я стал символистом». Там [такой кричащий разнос] кричащее «нет» антроп<ософскому> обществу Запада, как «Обществу», ибо «общество», как таковое, — гниет; и такое обоснование аполитичности и необщественности нас (меня и друзей), как антропософов, что если я, лидер группы, идеолог, каким меня считают те, которые хватают моих друзей, так настроен [что], то станет ясно: вмазывать нас в политику после изучения агентами ГПУ моих бумаг, — просто переть против рожна; я рад, что увезены в ГПУ мои бумаги; пусть только внимательно читают то, что там написано против антропософской общественности. И там же станет видным, что К. Н. Васильева, мой друг, такая же «антиобщественница в антропософии».
Если бы Вы случайно увидели Агранова, передали бы ему и эту мою мысль [490] .
Вот, дорогой Всеволод Вячеславович, чего я жду от Вас: совета, как поступить; скажите Замятину, он передаст мне. А если бы Вы кому нибудь из власть имущих сообщили о моем мнении о политике и антр<опософии>, был бы Вам особо признателен, еще раз простите, что докучаю Вам просьбой о совете. Остаюсь искренне уважающий Борис Бугаев.
Месяц длится та агония: тащут друзей, не выпускают, меня не берут… Что думать?.. За что?.. Не мы ли с Кл<авдией> Ник<олаевной> сидели шесть лет [безвы<ездно>] в Кучине? [491] К. Н. навещала раз в неделю мужа и мать в Москве; я никого не видел: трудолюбиво работал, агитаций не разводил; трах — какие-то косматые лапы врываются в мирное уединение (почти самоссылку), насильно вырывают единственного друга и единственного собеседника; а все наработанное за 10 лет отнимают.
Я никому не мешаю; и я готов хоть отправиться на северный полюс, чтобы быть с другом; Но… Но… Но… Если у меня насильно погасят последний свет жизни… я… не… ручаюсь за себя! Неужели участь русского писателя — веревка Есенина! [492]
P. S. Извиняюсь, что пишу Вам так неразборчиво, впопыхах; только что узнал об отъезде Евгения Ивановича и тороплюсь с ним увидеться (еду в Ленинград); отсюда и спех, и неудачность выражений и подчёрк.
473
РГБ. Ф. 673. Карт. 40. Ед. хр. 91. Л. 1–5. Письмо хранится в фонде Вс. Вяч. Иванова, публикуется по автографу, с сохранением особенностей пунктуации и орфографии оригинала, явные описки исправлены без пояснений. Подчеркнутые автором слова обозначены курсивом, вычеркнутые помещены в квадратных скобках. Письмо было вложено в конверт без марки с надписью: «Всеволоду Вячеславовичу Иванову от Б. Н. Бугаева».
474
А. Белый и К. Н. Васильева уехали из Москвы 9 апреля 1931 года и поселились в Детском Селе в квартире Р. В. Иванова-Разумника (Из переписки А. Белого. С. 160). В письме Зайцеву от 14 апреля 1931 года Андрей Белый так описывал свою жизнь в Детском: «Устроились великолепно — так, как и не мечтали; комнаты великолепны; домик очарователен: с двором; тепло, главное сухо, нигде не дует; живем изолированно; купил дров; и — топим; вероятнее всего, что останемся и на лето» (Зайцев П. Н. Последние десять лет жизни Андрея Белого. С. 474).
475
Ср. с черновиком заявления в Коллегию ОГПУ от 26 июня, в котором Белый пытался защитить своих друзей: «…стал членом „Московского Антропософского Общества“, имевшего свой, отдельный от западного общества устав, легально существовавшего 5 лет при Советском строе; устав [которого] Московского] Общ[ества] был не [разрешен] утвержден в 23 году, после чего деятельность „Московского] Антропософского] Общества]“ прекратилась, никакой общественной работы не велось; [а друзья,] некогда „сочлены“ встречались, как [друзья] люди, связанные многолетней часто дружбой, а не как члены» (Из «секретных» фондов СССР. С. 354).
476
Андрей Белый жил в одной квартире с КН. Васильевой, ее мужем и ее матерью. См. комментарий Дж. Малмстада к письму Белого П. Н. Зайцеву от 22 апреля 1931 года: «К. Н. Васильева не решалась развестись с мужем из-за активного противодействия матери и других членов семьи» (Зайцев П. Н. Последние десять лет жизни Андрея Белого. С. 482). В этом письме Белый описывал мучительное для всех существование: «И еще есть много, много доводов в пользу нашего устройства в Детском на будущую зиму; помеха лишь в К[лавдии] Н[иколаевне] — в том, что ее, как клещами, защемили в Москве родные, не понимают, что ей „н-е-в-м-о-г-о-т-у“, что она т-а-е-т и что никакие Химки, Кусковы не разрешают проблемы; ей надо отдохнуть, хоть годок» (Там же. С. 479). Брак К. Н. Васильевой и Андрея Белого был зарегистрирован 18 июля 1931 года. В дневнике 1933 года он, размышляя об этих событиях, написал: «Арест Клоди в 31-м году и моя вынужденность говорить с Аграновым начистоту, — шаги, определившие развод для К. Н. и „Закс“ (так. — М. С.) со мною; собственно, — нас навсегда соединило с Клодей ГПУ» (Спивак М. Л. Андрей Белый — мистик и советский писатель. С. 448). Об этом см. также письмо Андрея Белого к Иванову-Разумнику от 19 июля 1931 года и комментарий к нему (Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка. С. 683–684).
477
Спустя несколько дней после ареста, 2 июня, К. Н. Васильева была доставлена в Москву на Лубянку (Спивак М. Л. Андрей Белый — мистик и советский писатель. С. 371).
478
В специальной обширной статье о Белом, помешенной в «Большой Советской энциклопедии», в частности, сообщалось: «С 1912 г. Б. становится учеником антропософа Рудольфа Штейнера и вместе с его последователями строит в Швейцарии, в Дорнахе, „Иоанново здание“. Неуравновешенный, стремительный, мечущийся от одной доктрины к другой, Б., однако, вращался в определенном замкнутом кругу» (Большая Советская энциклопедия. Т. 5. М., 1927. Стб. 444). Самому движению была посвящена статья в 3-м томе энциклопедии, возмущение которой Андрей Белый выразил в черновике письма Р. П. Катаняну в ОГПУ, датированном 1 июля 1931 года: «Считаю статьи, подобные напечатанной в „Советской Энциклопедии“ и характеризующие Антропософию, как „выявление германского милитаризма“, безграмотным набором слов, и кроме того искажающим факты, могущие быть подтвержденными» (Из «секретных» фондов СССР. С. 359). Вероятно, писателя возмутил следующий пассаж из энциклопедической статьи «Антропософия»: «…оно (учение. — М. К.) возникло в несомненной идеологической связи с борьбой германского империализма против английского <…> Этим объясняется тот факт, что А., возникшая в предвоенное время, окрепла в Германии именно во время войны и получила особо широкое распространение в послевоенные годы» (Большая Советская энциклопедия. Т. 3. М., 1926. Стб. 128–129).
479
Эти же мысли А. Белый днем ранее высказывал в письме Вс. Мейерхольду и З. Н. Райх: «Я сейчас осторожен, ибо собираюсь отправиться свободно туда, куда вышлют К. Н., если с ней так поступят (она же — невинна: от политики за 1 000 000 километров!). Но разве сейчас разбираются! Попалась, пусть случайно, — высылают» (Из переписки А. Белого. С. 160).
480
Сундук с рукописями был конфискован в ночь с 8 на 9 мая при обыске в квартире Васильевых. На протяжении нескольких месяцев Андрей Белый пытался вернуть свой архив. С этой просьбой он обратился к Горькому, который ответил писателю 19 июня: «…я просил похлопотать по Вашему делу П. П. Крючкова, и сегодня он сообщил мне, что все рукописи будут немедленно возвращены Вам…» (Крюкова А. М. Горький и А. Белый. Из истории творческих отношений // Андрей Белый: Проблемы творчества. М., 1988. С. 303). Черновик письма Андрея Белого к Горькому от 17 мая 1931 года опубликован Дж. Малмстадом: Из «секретных» фондов СССР. С. 350–351. О сундуке Андрей Белый говорит и в уже цитировавшемся письме к Вс. Мейерхольду и З. Н. Райх 8 июня: «…у меня увезли сундук с рукописями (работа 10 лет); я, как писатель, лишен орудий производства; и скоро буду требовать свои рукописи» (Из переписки А. Белого. С. 160). 27 июня он сообщал Иванову-Разумнику: «Я подал объяснительную бумагу; рукописи — вернут» (Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка. С. 679). В письме к Г. Санникову от 17 июля Белый сетовал на проволочки, связанные с возвращением сундука: «Знаете ли, что последнее достижение моих стремлений — Ваш разговор по телефону 7-го, в день Вашего отъезда, когда Вам сказали, что я могу взять сундук в любое время <…>Итак: вопрос о сундуке, который, по словам Горького, возвратят немедленно, что подтвердил и т. Агранов 27 июня, что подтвердили Вам 7-го июля, — ничем не разрешился; и 10 дней усилий узнать, как же мне с ним быть (и с машинкой, и с документами, которые должен нести в Сельсовет), не привели ни к чему; неужели начинать опять сначала? Писать Горькому и т. д., что уже было произведено? Но что сундук. Я готов бросить его на произвол судьбы: пусть 10 лет труда, материал, книги-уникумы пропадают; мне важна человеческая жизнь, а не свои „труды“» (А. Белый, Г. Санников. Переписка. С. 36–37). Рукописи, как явствует из письма Белого к Санникову от 27 июля, все же были возвращены писателю после долгах и мучительных хлопот: «Но после того, как отправил Вам письмо, получил-таки сундук. Но без ряда рукописей (и то — дело), но не машинку и не защитную бумагу от Сельсовета, опять пристающего с требованиями. Решил дело о машинке пока бросить и начать месяцев через 5, когда буду в Москве из Детского, если Детское будет для нас с К. Н.» (Там же. С. 41). О машинке и квитанциях см. ниже примеч. 10 и 11.
481
27 мая 1931 года.
482
Печатную машинку Белый пытался вернуть несколько месяцев. Так, например, 23 июля 1931 года он писал П. Н. Зайцеву: «Денег очень мало; впереди — не предвидится; ставка — на выцарапываемую машинку; мою, конфискованную у Вас; о ней хлопочу в ОГПУ, чтобы вернули; и Вы со своей стороны похлопочите; может, — машинка и будет хлебом насущным нам с К[лавдией] Н[иколаевной] в ближайшем будущем» (Зайцев П. Н. Последние десять лет жизни Андрея Белого. С. 487). В черновых заявлениях в ОГПУ он требовал вернуть сундук с рукописями и конфискованную машинку. Так, 10 июля в заявлении в ОблОГПУ он писал: «В виду этого я прошу кроме выдачи мне сундука с книгами и бумагами 1) вернуть мне мою машинку системы SMS (№ 2070), приобретенную в 1929 году» (Из «секретных» фондов СССР. С. 356). В сентябре 1931 года он с горечью сообщал П. Н. Зайцеву: «Я подал заявление в ОблОГПУ о том, что машинка мне необходима; но, прозвонив 6 недель каждый день с утра до вечера в это учреждение, по делу о К[лавдии] Н[иколаевне] и дойдя до сердечной болезни, я уже не могу еще 6 недель звонить о машинке. И вот: если Вы будете в Москве, то как-нибудь зайдите к Санникову (он все мои дела знает) и посоветуйтесь с ним, как быть с машинкой (ибо денег — нет, и продать ее надо, а для этого надо, чтобы ее вернули» (Зайцев П. Н. Последние десять лет жизни Андрея Белого. С. 491). См. также его письмо к Санникову от 16 сентября 1931 года (А. Белый, Г. Санников. Переписка. С. 47).
483
Требование вернуть квитанции значилось отдельным пунктом в заявлениях А. Белого в ОГПУ (Из «секретных» фондов СССР. С. 353–354, 356). Об этих же квитанциях он спрашивал П. Н. Зайцева 23 июля: «Где бы Вы ни были: соберите, или дайте указания, где у Вас спрятаны совершенно необходимые мне ввиду переезда в Детское отражения претензий сельсовета — квитанции взноса налогов (Фину, самообложения за 3 года, культурного налога)» (Зайцев П. Н. Последние десять лет жизни Андрея Белого. С. 487). 19 июля в письме к Иванову-Разумнику он подводил неутешительные итоги борьбы за обретение квитанций, машинки и рукописей: «То же дело о сундуке и машинке, принципиально решенное, 12 дней не разрешается ничем, ибо лицо, от которого я мог получить сундук, уехало в командировку, а его заместитель неуловим по телефону (то же 12 дней повисание над телефоном); от обоих дел зависят дела мои с Сельсоветом в Салтыковке, ибо квитанции от налогов запечатаны в комнате Зайцева; случилось что-то роковое в смысле архитектоники судьбы. Сельсовет перепутал счета и навыдумал пени и налоги; документы, доказывающие, что я налоги уплатил, опечатаны» (Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка. С. 684). В сентябре Белый еще раз настойчиво просил Зайцева вернуть квитанции: «…все бумаги, квитанции, росписки (так! — М. К.) верните мне; без них — я без рук и ног <…> а то мне пропажа этих документов Бог знает во сколько обойдется» (Зайцев П. Н. Последние десять лет жизни Андрея Белого. С. 491).
484
Одним из таких благоразумных друзей был Р. В. Иванов-Разумник. О нем А. Белый писал Вс. Мейерхольду и З. Н. Райх 8 июня: «Пока мне Раз<умник> Вас<ильевич> велит сидеть тихо» (Из переписки А. Белого. С. 160).
485
Справку об Агранове см. в примеч. 7 к тексту вступительной заметки /В файле — примечание № 462 — прим. верст./.
486
Катанян Рубен Павлович (1881–1969) — с 1923 года работал помощником прокурора РСФСР в Верховном Совете СССР, в 1933-м был назначен на должность старшего помощника Прокурора СССР.
487
Письма Сталину отчаявшихся писателей стали приметным знаком эпохи. Упомянем здесь письма с просьбой разрешить выезд за границу Б. А. Пильняка (4 января 1931), М. А. Булгакова (30 мая 1931) и Е. И. Замятина (июнь того же года). — Власть и художественная интеллигенция. Документы ЦК РКП(б) — ВКП(б), ВЧК-ОГПУ-НКВД о культурной политике. 1917–1953. М., 2001. С. 139–141; 147–150; 153–157.
488
Калинин Михаил Иванович (1875–1946) — председатель ВЦИК, в 1938–1946 годах — председатель Президиума Верховного Совета СССР.
489
С Аграновым Вс. Иванов мог познакомиться через М. Горького или И. Бабеля. Агранов упоминается в одной из дневниковых записей Вс. Иванова от 21 января <1930 г.>.: «Агранов и Раскольников очень хвалили пьесу Маяковского» (Иванов Вс. Дневники / Сост. М. В. Иванов, Е. А. Папкова. М., 2001. С. 24). О знакомстве Вс. Иванова с Аграновым и Ягодой через Горького см.: Иванов Вяч. Вс. Почему Сталин убил Горького? // Иванов Вяч. Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры. Т. II. Статьи о русской литературе. М., 2000. С. 545–581. О значении, которое А. Белый придавал встрече с Аграновым, см. во вступительной заметке к настоящей публикации.
490
Об этом же А. Белый просил Вс. Мейерхольда в письме от 18 июня: «В числе рукописей в цензуре (моих) есть одна, которая должна заинтересовать цензора и которая озаглавлена „Почему я стал символистом“ <…> Я боюсь, что месяцы будут изучать неинтересные литературные материалы моего сундука, а то, что надо прочесть в первую голову, — отложат на последний срок: ведь месяцы не шутка!» (Из переписки А. Белого. С. 161). Требование приобщить эту рукопись к делу содержится и в его заявлении в ОГПУ от 26 июня: «Прошу взвесить это последнее мое заявление и ознакомившись с рукописью „Почему я стал Символистом“ (антропософии посвящена 2-ая часть) решить: совместим ли тон рукописи, разделяемой К. Н. Васильевой и некоторыми моими друзьями с „опасной“ политикой и вытекающими из него следствиями, — единственным поводом, по моему, к аресту моих друзей» (Из «секретных» фондов СССР. С. 355). Днем позже, 27 июня в письме Иванову-Разумнику Андрей Белый рассказывал о встрече с Аграновым: «Впечатление от разговора — самое приятное; отнеслись в-н-и-м-а-т-е-л-ь-н-о к моим словам и к моей бумаге; что из этого последует, не знаю, но я — доволен» (Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка. С. 679). По свидетельству M. Л. Спивак, рукопись была приобщена к делу, но использована ровно наоборот: «С помощью отсылок к этой работе иллюстрировались антисоветские взгляды писателя» (Спивак МЛ. Андрей Белый — мистик и советский писатель. С. 374).
491
В Кучине Андрей Белый поселился с К. Н. Васильевой в середине сентября 1925 года (Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка. С. 333). В письме к Иванову-Разумнику от 27 сентября 1925 года он сообщал свой точный адрес: «Живу под Москвой, по Нижегор<одской> жел<езной> дороге на станции „Кучино“, в 17 верстах от Москвы (дача Шипова № 7) у милых старичков, в двух маленьких комнатах» (Там же. С. 331).
492
Трагическое самоубийство С. Есенина 28 декабря 1925 года Андрей Белый вспомнил еще раз 18 июня в письме Вс. Мейерхольду: «Если бы ее постигло что-нибудь без вины и я не мог бы быть с ней, мне остается судьба… Есенина!» (Из переписки А. Белого. С. 162).
Кроме всего: эта история с изъятием одного за другим друзей, изъятие близкого мне человека, ужас, машинка и пьяная повешенность в воздухе, сразили меня.
Два забытых стихотворения Вячеслава Иванова
Если самым приблизительным образом, на глаз наметить баланс ивановских штудий за последние тридцать лет, нужно сказать, что хуже всего мы знаем Иванова десятых и первой половины двадцатых годов. Сегодня, когда только что на стол легло двухтомное издание переписки Вячеслава Иванова с Л. Д. Зиновьевой-Аннибал, прекрасно подготовленное Н. А. Богомоловым и М. Вахтелем (позволю себе в этом абзаце, не юбилейного преувеличения ради, а лишь для краткости, опустить имена соавторов и многих коллег, чьими вкладами в сумму новых знаний пренебречь не посмел бы — если бы стал подводить историо- и библиографический итог детальный), сегодня можно сказать, что мы наконец неплохо знаем биографию и — за нею, сквозь нее — жизнестроительство Иванова от начала 1890-х годов до смерти Лидии Дмитриевны. Но и далее — книги Н. А. Богомолова и Г. В. Обатнина позволяют достоверно судить о пути Вячеслава Иванова до начала 1910-х. На другом конце мыслимого жизнеописания богатый фактографический материал мы находим в изданной семейной переписке, относящейся ко времени эмиграции. Настоятельная необходимость — осветить время славы, время «Вячеслава Великолепного», признанного мастера и мэтра, законодателя и судьи. Задача тем более трудна, что в этом отрезке истории нет документа, равного по разрешающей способности переписке с домашними, по сути дела — многолетним дневникам…