От красных ворот
Шрифт:
Однажды он проснулся, подергал за веревку и почувствовал, что лошади здесь, только как-то они "туго стоят". Отирая свои глаза, он взялся за веревку и, перебирая ее руками, пошел к лошадям. И он увидел, что веревка привязана к дубу, а лошадей нету. Лошадей не было, их украли цыгане, а веревку привязали к дубу, пока спал отец мой на траве.
Эта история была решающей и роковой в его жизнн.
Потеряв лошадей, отец мой - тогда еще очень молодой человек напугался. Были утрачены две лошади - кормильцы огромной семьи, и отец не решился явиться
Потом-то отца моего простили, потом-то из Москвы он пытался помочь моему деду, и все-таки эта история была роковой. Никакая московская помощь не может заменить двух лошадей - кормильцев огромной семьи.
Итак, отец мой не любил никаких домашних животных и особенно свиней. Он обожал только лошадей, но он не имел права обожать их вблизи, он их обожал издали. Сердце его радовалось, когда по улицам Москвы проезжала конная милиция.
Отец смеялся от души, когда видел конную мнлицию. Его удивляло, как же это так - милиция и вдруг лошади, - это несовместимо. Но это совмещалось на улицах Москвы, особенно когда играли футбольные команды ЦДКА - "Динамо". Тогда бывало отчего-то особенно много конной милиции.
Когда играли "Спартак" - "Торпедо", никакой конной милиции не бывало вовсе. Отчего это происходило, москвичи не понимали.
Отец обожал лошадей. Страсть к другим домашним животным совершенно отсутствовала в его душе, и всем ясно было, что скажет отец, когда увидит маленькую беленькую собачонку, которую он пока не видел и которая сидела пока в электричке Дмитров - Москва у моих ног.
Отец не сказал ничего.
Он даже как будто не заметил маленькой беленькой собачонки. Он был потрясен теми потрясающими событиями, которые происходили тогда на белом свете. И еще он был потрясен событиями, которые происходили в нашей семье.
Потрясенный этими событиямя, отец не заметил никакой маленькой беленькой собачонки. То есть никто не заметил, что он ее заметил, кроме, конечно, меня. Я-то прекрасно понял, что отец собачонку видит, но ему, потрясенному многими потрясающими событиями, просто не пристало ее замечать.
Все ожидали, что отец начнет говорить насчет собачьего духу, которого чтоб не было, а он подошел ко мне и негромко чказал:
– Сам.
Повернувшись ко мне спиною, он прошел в кабинет.
Ожидая, что отец скажет насчет духу, которого чтоб не было, никто вначале не понял, что он имел в виду, говоря "сам?. Это слово не с. лишком связывалось с домашними животными.
Но я все понял. Я понял, что "сам" - это я сам. Раньше я был не сам, а теперь сделался сам в связи с теми потрясающими событиями, которые происходили тогда на белом свете и в нашей семье.
Раньше я был младший ребенок, а теперь сделался "сам", и маленькая беленькая собачонка - первый признак моего нового положения. А раз я сделался "сам?, я имею право заводить хоть маленькую 6еленькую собачонку, хоть жеребца, но все это - на мне. Сам пою, сам кормлю, сам воспитываю, сам за все отвечаю. Сам.
Отец сказал "сам", повернулся и прошел в кабинет, а родственники минуты две думали, что означает его фраза, столь короткая и простая. А на третью минуту все отвлеклись от меня, от слова "сам" и от маленькой беленькой собачонки, которая стояла в коридоре, тесно прижавшись к моей ноге.
На третью минуту мы были забыты. Все в нашей семье были заняты событияьщ. которые происходили тогдо в мире и в нашеи семье. В мире происходили тогда события, которые всем известны, а в нашеи семье женился Боря. Три дня оставалось до его свадьбы.
Нас позабыли, нас отправили спать, а сами на кухне долго еще обсуждали то, что должно было произойти через три дня.
Глубокой ночыо Боря вошел в комнату, где я пытался уснуть и где спала, посапывая, у меня под кроватыо маленькая беленькая собачонка.
– Как ее звать-то?
– спросил Боря.
– Как ты хочешь назвать зту собачонку из группы терьеров?
– Знаешь, - сказал я, - мне хочется назвать ее Миледи.
– Миледи?
– удивился Боря.
– Миледи, - признался я.
Я тогда очень любил эту книгу, "Три мушкетера", и давно уже решил, если у меня будет собака, назвать ее Миледи.
– Миледи, - сказал Боря.
– Красивое имя. Только извини, братишка, это имя собаке никак не подходит.
– Почеыу же?
– замирам, спросил я.
– Потому что это явный Милорд.
С братом Борей, дорогим моим братом Борей творились чудеса. Боря бледнел на глазах, он бегал по городу и по квартире, он разговаривал по телефону на английском языке. Меня и собачонку он вовсе не замечал, и я понял, что надо потерпеть, надо переждать, пока кончится его гениальная свадьба и Боря придет в себя и вернется ко мне и к маленькой беленькой собачонке.
Боря бледнел, звонил по-английски, а я присматривался к собачонке, которая внезапно получила наименование Милорд.
Я всю жизнь терпеть не мог маленьких беленьких собачонок. И в особенности тех, у которых были такие розовые глазки, принакрытые бровками.
Розовые, розовые, розовые глазки!
Из-за вас
в который раз
хожу на перевязки.
Я не понимал, как можно ходить на перевязки из-за такой чепухи.
Беленьких собачонок с розовыми глазками я не считал собаками. Для меня это были бегающие шампиньончики.
Я питал страсть к гончим псам, к благородным сеттерам - ирландским и гордонам, я уважал дратхааров, преклонялся перед западносибирской лайкой.
Впрочем, Милорд не был таким уж маленьким и беленьким. Его нельзя было назвать шампиньончиком.
Для фокстерьера у него был хороший рост, а белую его рубашку украшали черные и коричневые пятна. Одно ухо - черное, а вокруг глаза расширялось коричневое очко, симпатично сползающее к носу. И никаких розовых глазок осмысленные, карие, с золотинкой.