От мира сего
Шрифт:
— Какой больной после дежурства?! После ваших экстренных операций никто не умирал последнее время.
— Да не мой больной. Доцент оперировал.
— При чем же тут вы?
— На моем дежурстве умер.
— Ну, рассуждайте же разумно: у него несостоятельность кишечного шва выявилась за три дня до смерти…
— А родственники сказали, что я не углядел.
— Ну, дорогой мой, вы же знаете, что обращать внимание на родственников нельзя. Они же не понимают. Они же никогда не знают сути. Да жена и пожелала
— Да, но потом я шел по коридору и слышал, как кто-то трижды сказал: «Вот он. Все осложнения у нас из-за него».
— Да господь с вами, вам просто послышалось. Да еще трижды.
— Вот именно. Трижды ведь не могло послышаться.
— А когда это было, в котором часу?
— В четыре утра.
— А кто был в отделении в коридоре?
— Одна сестра у ординаторской спала, а другая сидела возле буфета.
— Ну вот — сами видите. Кто же мог сказать? А врачи были еще?
— Что вы хотите сказать? Я же ясно слышал это.
— Да почудилось вам с усталости. Никто же вам говорить не мог этого. Вы подумайте, сами сказали — «осложнения у нас», — значит, кто-то из персонала должен быть, а никого не было.
— Может, вы и правы. Но никакой я не вредитель. Я не виноват ни в осложнениях, ни в смертях. Я не виноват в том, что у нас все не ладится.
— Но у нас все ладится.
— Нет, не все ладится — больные-то умирают.
— Человек-то смертен. В хирургии иначе быть не может: много запущенных раковых больных, тяжелых травм.
— Но я же в этом не виноват.
— Да как вы можете быть в этом виноваты? В этом никто не виноват. В этом только бог может быть виноват.
— А я знаю, меня обвиняют.
— Это же невозможно. Вот, например, раковый запущенный больной, который умер у нас вчера. Вы его видели в поликлинике?
— Нет.
— Вы его смотрели до операции?
— Нет.
— А мы его долго держали до операции?
— Нет.
— Он умер от операции или от болезни?
— От болезни.
— Как же вы можете быть виноваты?! Все — «нет», а на нет суда не бывает.
— Я не знаю, но меня обвиняют. А я тоже говорю, что это несправедливо.
— Да кто обвиняет?
— Вот в коридоре ночью.
— Но мы же выяснили, что, во-первых, обвинять не за что — умирать должны, а во-вторых, там не было никого.
— Обвиняет не только персонал. Вчера в трамвае кто-то говорил: «Вот он. Из-за него все».
— Да это не про вас, наверное.
— Каждый день в одном вагоне со мной едет милиционер, и как только скажут: «Вот он», так милиционер подымает голову и смотрит на меня.
— А это по утрам или по вечерам?
— Чаще после работы.
— Значит, вам это просто с усталости кажется. И откуда милиционер!
Я услышал, как тот пытался что-то ответить, но Начальник уже токовал и ничего не слышал и не видел.
— Ну, вот видите. Раз вы устали, то лучше вам, конечно, не оперировать временно. Отдохните. Знаете, вообще отдохните недельку?
— Да я не виноват ни в чем.
— Да
— Верю.
— Честное слово?
— Честное слово.
— Приходите в понедельник и на той неделе снова начнете оперировать. Отдыхайте, не волнуйтесь. Договорились?
— Договорились.
— Ну, идите. Я рад, что у нас с вами нет никаких разногласий, мы думаем одинаково, работаем на одно дело. — Начальник опять влез на трибуну. Теперь не только другого, он уже и себя не слышит. — Я в вас не разочаровался как в хорошем докторе и уж совсем не подозреваю ни в чем. Мы еще с вами до пенсии доработаем вместе.
Начальник захохотал, так сказать, приобнял Его и повел к дверям. Тут Он увидел меня.
— Я думал, мы одни.
— А мы одни. Серенька же не в счет. Абсолютно свой, наш человек. И нем как могила. Все в порядке, не волнуйтесь.
Я сидел, «свой человек», слушал и высокомерно, рационально думал, а «как бы говорил я на его месте». По существу, я тоже хотел противопоставить разум безумию, я был в том же круге существования. Я не любил этих двух в этот момент. Могу ли я любить себя теперь.
Он умер ночью. Говорили, что отравился.
СПИТ НАЧАЛЬНИК, СПИТ СПОКОЙНО
«Конечно, я не так говорил. Боже мой, как я не понимал этого. Я ведь, по существу, просто объяснил ему, что у него галлюцинации. Как я не понимал этого! А я ведь и сам не понял, что это галлюцинации. Ведь, по существу, я ему просто объяснил, что у него шизофрения. Он понял и… Что он так торопился! Как же нам теперь быть?
С другой стороны, мысль о всеобщих подозрениях. Он же не верил никому. И неизвестно, почему не верил: от ситуации или от болезни. Он ведь и от недоверия и от подозрения мог поторопиться. Разве угадаешь. Но нам-то каково! Надо было просто заставить его оперировать. Я не понял. Все не так. Надо было вызвать и сказать: «Завтра будешь оперировать такого-то». Зачем объяснять, говорить, что доверяешь. Надо показать, что доверяешь. С другой стороны, скажешь оперировать, а он перепугается, решит, что подстроена пакость, и опять поторопится. Как угадать?! Куда я смотрел раньше! Ведь было у него и в прошлом как-то такое же смутное настроение. А потом прошло. Он был веселый перед этим, доброжелательный. Соглашался со всем, что ему ни скажешь. Я-то решил, что все хорошо. А это…
Мы его оценивали, расценивали, а он нас осудил. А что мы понимаем в предвестниках. Вот я обрадовался утром, что телефон мне двухкопеечную монету отдал, а вечером он уже не работал. Я обрадовался, а это был первый симптом.
Надо было ему сказать…
Господи, кому же сейчас говорить! И не оправдаешься. Да и не перед кем уже и оправдываться.
Ему легко, он ушел, а мы на всю жизнь… Он сейчас ничего не чувствует, а нам работать. Я же о нем думал, я хотел уговорить его, ведь нельзя, чтоб с такими мыслями работал, ведь это для больных нельзя.