От мира сего
Шрифт:
Люся все это думала, продолжая слушать, щупать, выстукивать и измерять. Потом, когда в голове уже появились и накопились конкретные факты, мысли ее отвлеклись от проблем глобальных и сосредоточились на лежащей перед ней больной. Что же с ней? И что делать?
Сначала приходится что-то делать, а уж потом, по ходу, думать и стараться понять — что с ней.
— Срочно налаживайте капельницу, принесите кровь, полиглюкин. Манжетку с плеча не снимайте — давление все время измерять придется. Сестру со второго поста тоже сюда позовите — одна вы не управитесь. — Вошел второй дежурный, столкнувшись с уже выходившей Люсей. — В приемном все спокойно?
— Два часа уже никого не везут. Может, бог поможет, не привезут больше. А
— Ты эту больную знаешь? Видел раньше ее? После пищевода.
— А как же. Третий день уже, по-моему.
— Коллапс развился вдруг — давление упало. Посмотри живот. Вообще посмотри ее, пожалуйста. Девочки пока налаживают капельницу, а ты посмотри и выйди в коридор — скажи, что думаешь.
В коридоре она встретила еще одного дежурного, спешащего сюда же. Сейчас во всем хирургическом корпусе здесь была единственная освещенная палата. Как к маяку, стягивались дежурные на свет: три врача, несколько сестер, — а это еще только начало. Кому светит маяк. По ком звонит колокол.
Не слишком любезно, по-начальнически встретила Люся дежурного доктора, что вообще-то ей не было свойственно.
— Что же вы?! Ваша работа — раз вы по больным сегодня дежурите. Мы все уже здесь, а вы только идете.
— Так мне не сказали ничего. А телепатии, так сказать, не обучен. Ты как Начальник стала, мать: недовольна — и сразу на «вы». А что там, что случилось?
— Пойди посмотри.
Действительно, Люся стала иногда подражать Начальнику. Наверное, потому, что понимать его стала больше. Больше и лучше. Раньше она далеко не всегда бывала согласна с ним, когда он выдавал свои свечи негодования и возмущения, но теперь, подумав, она стала относиться к этому несколько иначе. Вот сегодняшний случай, например. В посетительской санитар выгонял родственника какого-то больного. Санитар громко кричал, так что все слышали: «Выйдите вон. Вы вчера были здесь пьяный, и вам запрещено приходить сюда». Она проходила мимо с Сергеем, он остановился, подошел к санитару и тихо сказал ему, чтоб другие не слышали: «Потише, потише. Правильно, его пускать не надо, но и кричать тоже не надо. Ему-то неудобно — тут чужие, дети, а может, и его дети». Санитар не понял: «Я извиняюсь, конечно, но ему запрещено. Нажрался вчера и пришел. Я как велели. Я-то что. По мне, хоть все… хоть как угодно ходят». А Сергей ему опять тихонечко: «Да нет, вы правильно говорили, но не надо кричать. Вчера он был пьяный, но человек же, зачем же обижать его сегодня так. Он и сам уйдет. Тихонечко — он и уйдет». А санитар отвечает: «Как хотите. Я как велели. Обязанность моя такая. Как работать? Один говорит одно, другой — другое. Я извиняюсь, конечно». Люсе показалось, что вроде бы Сергей и прав, а потом, когда Начальник втык ему делал, она Начальника тоже и, пожалуй, даже больше понимала. «Ты обругал санитара, который при исполнении своих служебных обязанностей делал то, что ему приказано было. Выполнял как надо. С твоей точки зрения, более активно, чем надо, не деликатно. А мне плевать на деликатность. Мне хуже, если не будет здесь такого санитара, а будут пьяные ходить в больницу. Вот он обидится, санитар этот, и уйдет! Да вас, врачей, я только свистну, набежит знаешь сколько! А вот где мне санитаров да санитарок взять? От твоей деликатности я скоро работать не смогу…» Он еще долго кричал на Сергея, и хоть Люсе нравилось, что и как говорил санитару Сергей, и хоть ей не очень, пожалуй, нравилось, как Начальник кричал на Сергея, она все же думала, что Сам прав. Начальник — хороший хирург. Начальник — хороший начальник, — она его начинала понимать. Но вот подражать ему все-таки не надо. А может, все уже знают? Нет. Сам-то он никому не скажет. Эх, «мне не к лицу и не по летам, пора, пора мне быть умней».
Наконец все три дежурных доктора собрались у окна и стали обсуждать: что делать?! Им было ясно, что в животе произошла какая-то катастрофа. Боль появилась внезапно — внезапная катастрофа. После операции, скорее всего, полетели швы анастомоза или швы зашитой культи кишки. Общее мнение было таково.
— А может, кровотечение?
— По дренажу-то ничего не идет.
— А черт его знает!
— Это аргумент, конечно, — отреагировала Люся. — Но если полетел анастомоз — по дренажу из грудной полости должно выделяться. Пойдем попробуем потянуть.
Попробовали — все в порядке.
— Нет, ребята, это перитонит.
— Значит, культя.
— Тогда вскрывать живот.
— Но ведь вскрывать живот — лапаротомию делать, — умрет, наверное?
— Ты же сама говоришь — перитонит.
— Ну, уж точно не скажу, голову на отсечение не дам, но, скорее всего, у бабушки перитонит. Не могу я решиться на операцию. Вы представляете, если там ничего не окажется! Сам делал.
— Ну, Начальник тебе ничего не скажет.
Люся вспыхнула, но, во-первых, напрасно — он так просто брякнул, ничего не имея в виду, по-видимому; а во-вторых, не страшно, что вспыхнула, — они говорили в почти совсем темном коридоре — не видно.
— Да разве в том дело, что мне скажут или сделают что-то? Бабка-то помрет за так.
— А сейчас, по-твоему, она не помирает? Надо что-то делать.
— А мы и делаем. Льем кровь, полиглюкин. Кстати, надо приготовить все для артериального переливания.
— Это ж все только подготовка к делу. В чем причина? Надо устранять ее.
Люся даже обиделась:
— А я не понимаю, по-твоему? Сначала посмотрим, как будет реагировать она на наши действия. Если, скажем, давление не будет подниматься совсем, — скорее всего, кровотечение.
— Это верно.
— Кстати, — вспомнила вдруг Люся, — а где студенты? Их надо разбудить и позвать сюда. Пойду позову. Ты пойдешь со мной, а ты последи за больной. Сейчас приду.
Вышли на лестницу.
— Слушай, надо все-таки решить что-то, а я не могу решиться на операцию. Оперировал-то Сам. Ты пойди позвони ему, а я разбужу студентов.
Вернулись они одновременно.
— У него никто не отвечает.
— Что бы это могло значить? Ночь же.
— Может, телефон выключил?
— Не представляю! Хозяин же хирургического отделения.
— Ну, вдруг устал очень. Мало как бывает.
— Ну ладно, пойдем посмотрим.
Вокруг кровати с больной уже полно людей. Полно студентов. Уже полная активность, суета. Ну прямо как днем. Проснулись больные — все смотрят. У всех в глазах страх. Странно, что в такие моменты со всех кроватей глядят испуганные глаза, а с кровати объекта чаще непонимающие глаза.
— Давление девяносто пять. Выше не поднимается.
— Дайте-ка я еще раз посмотрю живот. Лейкоцитоз и гемоглобин взяли?
— Да. Четырнадцать тысяч и шестьдесят восемь.
— Закажи на семь утра повторные анализы.
— Бабушка, болит у вас что-нибудь сейчас?
— Живот. Живот болит все время. Очень болит.
— Язык покажите. Суховат. Дайте руку. У меня часы без секунд — посчитай ты, пожалуйста.
Люся смотрела живот, выстукивала, выслушивала, поглаживала. Потом встала и пошла в коридор. Вместе с ней вышли и доктора и студенты.
— И все-таки перитонит. Надо позвонить кому-нибудь. Шеф не подходит к телефону. Доцентам, что ли, позвонить? Знаешь, пойди, пожалуйста, позвони ты Сергею, Сергею Павловичу… Ему ближе всех ехать.
Люся вспомнила, как он тихо просил санитара не шуметь, не обижать. С другой стороны, Сергей верит каждому, кто улыбнется, а шеф, наверное, умнее: его улыбкой не возьмешь — он никому не верит. Все-таки лучше Сергей.
Он приехал довольно быстро.
Больная была в предоперационной.
— Что, решили оперировать? — это вместо «здравствуйте». — А что за больная? Я по телефону не стал уточнять. — Он подошел к кровати, которую ввезли в операционный блок. — Ах, вот это кто! Здравствуйте. Что? Болит у вас?