От него к ней и от нее к нему. Веселые рассказы
Шрифт:
Гости переглянулись между собою. Никто не решался встать на скамейку.
– Что за радость без покаяния погибнуть! – произнес купец Русов.
– Я бы встал, да у меня волосы коротки, – добавил капитан.
– Михайло, становись ты! – крикнул кучеру Переносов.
– В момент-с! Только дозвольте, Николай Иваныч, прежде мне выпить?
– Пей.
– Коли так, так и нам следует по рюмочке, – послышалось у гостей, и они потянулись к закуске.
Калинкин уже беспрекословно отправился за гостями.
Опыт не удавался. Искры от Михайлы, правда,
– Ты, шельмин сын, верно, опять волосы помадой намазал? – крикнул на него Переносов.
– Помилуйте, Николай Иваныч, да нешто я смею? – отозвался Михайло.
Из всех химических и физических опытов всего больше понравилось гостям обмирание и оживление птиц. Все зааплодировали. У Переносова от самодовольства и восторга даже показались слезы. Заливалов раскланивался. К нему подошел совсем уже пьяный мелочной лавочник.
– Дозвольте мне, ваше благородие, этого самого спирту, – сказал он. – У меня жена – баба ретивая. Для нее прошу. Как зашумит она, я ее сейчас и обморю на время.
После опытов началось рассматривание «анатомического человека». Переносов разбирал его по частям и говорил:
– Вот это сердце, вот это селезенка, а вот ежели эта самая жила лопнет, то человеку капут.
– А дозвольте вас спросить, где в человеке пьяная жаба сидит, что винища просит? – спрашивал кто-то.
– Господа, теперь пожалуйте наверх, на обсерваторию! Там у меня телескоп, и мы будем звезды рассматривать, – предложил Переносов. – Михайло, бери две бутылки хересу и тащи за нами!
На «обсерватории» никто ничего не видал; но херес пили все и так громко кричали «ура!», что со стоящей рядом голубятни с шумом вылетели все голуби. Вдруг наверх вбежал лакей и доложил, что приехали дамы.
– Ах, это французинки! – воскликнул Переносов. – Алимпий Семеныч, бога ради!.. – И опрометью бросился вниз.
Гости последовали за ним.
В зале стояли «французинки». С ними приехал какой-то долгогривый мужчина в бархатном пиджаке. Заливалов отрекомендовал хозяина гостям. «Французинки» оказались говорящими по-русски как русские и даже с вологодским акцентом.
– Еще бы им по-русски не говорить, коли с малых лет в Петербурге! – оправдывался перед Переносовым Заливалов.
Сначала гости как-то церемонились и даже забыли подходить к закуске. Только один капитан глотал рюмку за рюмкой. Но потом, когда одна из «французинок» спела куплеты «Я стираю, тру да тру», общество начало аплодировать и оживилось. Купец Русов подошел к «французинкам».
– А что, барышни, ведь мы где-то встречались? – сказал он. – Облик-то ваш что-то очень знаком.
– Верно, у Макарья на ярмарке, мы там у Барбатенки в трактире пели, – отвечали они.
Калинкин был уже изрядно выпивши. Он подошел и Переносову и обнял его.
– Чудесно, чудесно! – бормотал он. – Только прощай. Пить я больше не могу. Ты сам знаешь, теперь я человек женатый и все эдакое… Ах, Коля, ежели бы ты знал, что у меня за жена! Ангел! Прощай!
– Погоди, сейчас жженку варить начнем… Да и лошадь
– Ни за что на свете! Ни за что на свете! – замахал руками Калинкин, но вдруг очутился у закуски.
Часу в двенадцатом начали варить жженку. Делом этим заведовали капитан и Заливалов. Гости пели разные песни, кто во что горазд.
После жженки все гости окончательно опьянели. Все говорили, все кричали, и никто никого не слушал. В одном углу пели «Возопих всем сердцем моим», в другом затягивали «Девки в лесе». Калинкин, совсем уже пьяный, полулежал на диване, икал и говорил:
– Ни одной рюмки! Шабаш!.. Я тоже человек женатый… Аминь. Барышни, спляшите казачка!
К нему подошел Переносов.
– Ну, Семен Мироныч, коли хочешь ехать домой, то лошадь готова, – сказал он ему.
– Хочу, потому у меня молодая жена… Только прежде вот что: давай этого варева выпьем…
– Вали! – И Переносов подал ему рюмку жженки.
– Что рюмку! Давай стакан. Я не рюмкин сын.
После жженки Калинкин окончательно опьянел. Его повели под руки. На пороге в прихожую он упал.
– Не советовал бы тебе его домой отсылать, – говорил Заливалов. – Пусть здесь ночует, а то, чего доброго, еще в часть попадет. Кучер Михайло и сам пьян-пьянешенек.
– Пойми ты, что у него дома жена молодая и я дал ей слово в целости его доставить! – отвечал Переносов.
Калинкина увезли, но пир продолжался. Некоторые из гостей отправились в кабинет и уснули там на диванах. Капитан пил пунш и хрипел октавой, показывая гостям голос. Купец Русов, покачиваясь, ходил по зале и кричал «караул!». Мелочной лавочник сбирался плясать вприсядку, вставал со стула и падал. Официанты накрывали ужин. «Французинки» взяли хозяина под руки, отвели в угол и спросили «бутылочку холодненького».
– Ах, я дурак! Сейчас! Виноват, мамзели! Совсем забыл предложить! – воскликнул он и ринулся в другую комнату, но в дверях его остановил кучер Михайло. Он покачивался.
– Купца Калинкина, Николай Иваныч, обратно привез. Невозможно везти… Шесть раз с саней падал. Того и гляди, что потеряешь. Теперь пласт пластом в прихожей лежат.
Переносов всплеснул руками:
– Ну, что мне теперь делать? А я обещался жене домой его доставить. Делать нечего! Тащите его в угловую холодную комнату и положите там на диван. Пусть до утра проспится. Да вот что: туда официанты ходят, так запри эту комнату и принеси мне ключ.
Переносов хорошо помнит, что он пил с «французинками» холодненькое, помнит, что которую-то даже поцеловал, помнит, что сидел за ужином, но как кончился ужин, как разъехались, как он лег спать – решительно ничего не помнит. Вино и его сразило.
На другой день поутру, проснувшись часу в одиннадцатом, Переносов не без удивления увидел, что у него ночевали литераторы, капитан и купец Русов. Они в дезабилье ходили по зале и опохмелялись. На столе кипел самовар и стояла бутылка коньяку. Заливалов приготовлял какую-то закуску и обильно лил в нее уксус.