От Орла до Новороссийска
Шрифт:
На членов правительства этот неожиданный для них приказ произвел весьма тягостное впечатление… Форму не оправдываю, но сущность реорганизации диктовалась явной необходимостью и личной безопасностью министров. В тот же день, 16-го, члены правительства на предоставленном им пароходе выехали из Севастополя и перед отъездом в Константинополь заехали в Феодосию проститься со мной. После краткого слова Н.М. Мельникова ко мне обратился Н.В. Чайковский60: «Позвольте вас, генерал, спросить: что вас побудило совершить государственный переворот?» Меня удивила такая постановка вопроса – после разрыва с Верховным кругом и, главное, после того катастрофического «переворота», который разразился над всем белым Югом.
– Какой там переворот! Я вас назначил и я вас освободил от обязанностей – вот и все.
После этого Ф.С. Сушков61
– К сожалению, у меня совершенно противоположные сведения. Вы, по-видимому, не знаете, что творится кругом. Во всяком случае, через несколько дней все случившееся станет вам ясным…
Покидал свой пост генерал Хольман – неизменный доброжелатель армии. В своем прощальном слове он говорил: «…с глубочайшим сожалением я уезжаю из России. Я надеялся оставаться с вами до конца борьбы, но получил приказание ехать в Лондон для доклада своему правительству о положении… Не думайте, что я покидаю друга в беде. Я надеюсь, что смогу принести вам большую пользу в Англии… Я уезжаю с чувством глубочайшего уважения и сердечной дружбы к вашему главнокомандующему и с усилившимся решением остаться верным той кучке храбрых и честных людей, которые вели тяжелую борьбу за свою родину в продолжение двух лет». При новой политике Лондона генерал Хольман был бы действительно не на месте.
Расставался я и со своим верным другом И.П. Романовским. Освобождая его от должности начальника штаба, я писал в приказе: «Беспристрастная история оценит беззаветный труд этого храбрейшего воина, рыцаря долга и чести и беспредельно любящего Родину солдата и гражданина. История заклеймит презрением тех, кто по своекорыстным побуждениям ткал паутину гнусной клеветы вокруг честного и чистого имени его. Дай Бог Вам сил, дорогой Иван Павлович, чтобы при более здоровой обстановке продолжать тяжкий труд государственного строительства». На место генерала Романовского начальником штаба я назначил состоявшего в должности генерал-квартирмейстера генерала Махрова62. Хольман, предполагавший выехать в ближайший день в Константинополь, предложил Ивану Павловичу ехать с ним вместе. Рвались нити, связывавшие с прошлым, становилось пусто вокруг…
Поздно вечером 19-го в Феодосию приехал генерал Кутепов по важному делу. Он доложил: «Когда я прибыл в Севастополь, то на пристани офицер, присланный от генерала Слащева, доложил мне, что за мной прислан вагон с паровозом и что генерал Слащев просит меня прибыть к нему немедленно. В этом вагоне около 8 часов вечера я прибыл в Джанкой, где на платформе меня встретил генерал Слащев и просил пройти к нему в вагон. После легкого ужина по просьбе Слащева я прошел к нему в купе, и там он мне очень длинно стал рассказывать о том недовольстве в войсках его корпуса главнокомандующим и о том, что такое настроение царит среди всего населения, в частности, среди заявивших ему об этом армян и татар, в духовенстве, а также во флоте и якобы среди чинов моего корпуса; и что 23 марта предположено собрать совещание из представителей духовенства, армии, флота и населения для обсуждения создавшегося положения и что, вероятно, это совещание решит обратиться к генералу Деникину с просьбой о сдаче им командования. Затем он прибавил, что ввиду моего прибытия теперь на территорию Крыма он полагает необходимым и мое участие в этом совещании. На это я ему ответил, что относительно настроения моего корпуса он ошибается. Участвовать в каком-либо совещании без разрешения главнокомандующего я не буду и, придавая огромное значение всему тому, что он мне сказал, считаю необходимым обо всем этом немедленно доложить генералу Деникину. После этих моих слов я встал и ушел. Выйдя на платформу, я сел в поезд и приказал везти себя в Феодосию».
То, что я услышал, меня не удивило. Генерал Слащев вел эту работу не первый день и не в одном направлении, а сразу в четырех. Он посылал гонцов к барону Врангелю, убеждая его «соединить наши имена» (то есть Врангеля и Слащева) и при посредстве герцога С. Лейхтенбергского входил в связь по этому вопросу с офицерскими флотскими кругами. В сношениях своих с правой, главным образом, общественностью он старался направить ее выбор в свою личную пользу. Вместе с тем через генерала Боровского он входил в связь с генералами Сидориным, Покровским, Юзефовичем63 и уславливался с ними о дне и месте совещания для устранения главнокомандующего. В чью пользу – умалчивалось, так как первые двое были антагонистами Врангеля и не имели также желания возглавить себя Слащевым. Наконец, одновременно, чуть ли не ежедневно Слащев телеграфировал в Ставку с просьбой разрешить ему прибыть ко мне для доклада и высказывал «глубокое огорчение», что его не пускают к «своему главнокомандующему».
Генерал Сидорин усиленно проводил взгляд «о предательстве Дона» и телеграфировал Донскому атаману, что этот взгляд разделяют «все старшие начальники и все казаки». Он решил «вывести Донскую армию из пределов Крыма и того подчинения, в котором она сейчас находится», и требовал немедленного прибытия атамана и правительства в Евпаторию «для принятия окончательного решения» (телеграмма 18 марта от Сидорина генералу Богаевскому64).
Я знал уже и о той роли, которую играл в поднявшейся смуте епископ Вениамин, возглавивший оппозицию крайних правых; но до каких пределов доходило его рвение, мне стало известным только несколько лет спустя… На другой день после прибытия Южного правительства в Севастополь преосвященный явился к председателю его. Об этом посещении Н.М. Мельников рассказывает: «Епископ Вениамин сразу начал говорить о том, что «во имя спасения России» надо заставить ген. Деникина сложить власть и передать ее ген. Врангелю, ибо только он – по мнению епископа и его друзей – может спасти в данных условиях Родину. Епископ добавил, что у них, в сущности, все уже готово к тому, чтобы осуществить намеченную перемену, и что он считает своим долгом обратиться по этому делу ко мне лишь для того, чтобы по возможности не вносить лишнего соблазна в массу и подвести легальные подпорки под «их» предприятие, ибо, если Южнорусское правительство санкционирует задуманную перемену, все пройдет гладко, «законно»… Епископ Вениамин добавил, что, согласится Южнорусское правительство или не согласится, дело все равно сделано будет… Это приглашение принять участие в перевороте, сделанное притом епископом, было так неожиданно для меня, тогда еще впервые видевшего заговорщика в рясе, и так меня возмутило, что я, поднявшись, прекратил дальнейшие излияния епископа».
Епископ Вениамин посетил затем министра внутренних дел В.Ф. Зеелера65, которому также в течение полутора часов внушал мысль о необходимости переворота: «Все равно с властью Деникина покончено, его сгубил тот курс политики, который отвратен русскому народу. Последний давно уже жаждет «хозяина земли русской», и мешать этому, теперь уже вполне созревшему порыву не следует. Нужно всячески этому содействовать – это будет и Богу угодное дело. Все готово: готов к этому и ген. Врангель, и вся та партия патриотически настроенных действительных сынов своей Родины, которая находится в связи с ген. Врангелем. Причем ген. Врангель – тот Божией милостью диктатор, из рук которого и получит власть и царство помазанник… Епископ был так увлечен поддержкой разговора, что перестал сохранять сдержанность и простую осторожность и дошел до того, что готов был тут же ждать от правительства решений немедленных» (из записки В.Ф. Зеелера).
Сидорин, Слащев, Вениамин… все это, в сущности, меня уже мало интересовало. Я спросил генерала Кутепова о настроении Добровольческих частей. Он ответил, что одна дивизия вполне прочная, в другой настроение удовлетворительное, в двух – неблагополучное. Критикуя наши неудачи, войска, главным образом, обвиняют в них генерала Романовского. Кутепов высказал свое мнение, что необходимо принять спешные меры против собирающегося совещания и лучше всего вызвать ко мне старших начальников, с тем чтобы они сами доложили мне о настроении войск.
Я взглянул на дело иначе: настало время выполнить мое решение. Довольно. В ту же ночь, совместно с начальником штаба, генералом Махровым, я составил секретную телеграмму – приказание о сборе начальников на 21 марта в Севастополь на Военный Совет, под председательством генерал Драгомирова66, «для избрания преемника главнокомандующему Вооруженными силами Юга России». В число участников я включил и находившихся не у дел, известных мне претендентов на власть, и наиболее активных представителей оппозиции. В состав Совета должны были войти: «Командиры Добровольческого (Кутепов) и Крымского (Слащев) корпусов и их начальники дивизий.