От первых проталин до первой грозы

Скребицкий Георгий Алексеевич

Какое встретило нас чудесное утро! Светило солнце. На дорогу падали жёлтые листья берёз. Они желтели повсюду: в дорожной колее, на пешеходной тропинке, протоптанной сбоку улицы вдоль дощатых заборов. Они, как золотые монетки, были рассыпаны на лавочках возле калиток и на деревянных, давно подгнивших крылечках домов.

Жёлтые листья — на ветках деревьев, на земле и в воздухе. Казалось, весь городок был засыпан этими золотыми дарами осени.

А какие чудесные румяные яблоки выглядывали всюду из-за заборов! Как они пахли! Так может

пахнуть только ранней осенью, только ранним утром, только в далёкой деревне, где нет ни фабрик, ни заводов, ни даже железной дороги, где воздух чист и прозрачен, как ключевая вода горного родника.

Как хорошо в такое осеннее утро побежать в сад, или в лес, или сбегать на речку и как ужасно идти в большой неприветливый, незнакомый дом, где живёт сердитая бабка Лизиха, идти и знать, что твоей мальчишеской свободе с этого дня пришёл конец.

Может быть, именно оттого и казались как-то особенно дороги и милы эти жёлтые берёзовые листочки, и яблоки за забором, и неяркий жиденький свет осеннего солнца.

Путь от дома до школы был очень недолгим.

Вот мы уже в полутёмной передней.

— Раздевайся скорее, вешай куртку куда-нибудь. Ну, хоть сюда, на гвоздь… — почему-то шёпотом быстро сказал мне Серёжа. — Пошли!

Мы вошли в просторную, светлую комнату, очевидно столовую. Посредине большущий обеденный стол, покрыт поверх скатерти чёрной клеёнкой. У стен ещё несколько столиков под такой же клеёнкой. И всюду, и за большим и за маленькими столами, ребята. Тут и мальчики, и девочки, и маленькие, и совсем уже взрослые. Все сидят, уткнувшись в какие-то книжки, и во весь голос зубрят каждый своё.

От этого невообразимого гвалта у меня закружилась голова и сделалось так страшно, что я тут же хотел убежать. Хотел и не мог. Какой-то столбняк напал.

Серёжа, оставив меня, быстро прошёл к столу, сел на свободный стул, в один миг раскрыл какую-то из своих книжек и тоже во весь голос начал что-то читать.

А я всё стоял у дверей, онемевший, вконец растерянный, и с ужасом оглядывался по сторонам.

— Ты что там, как столб, стоишь? Иди сюда! — раздался вдруг зычный старческий голос.

Только тут я увидел среди всей этой массы людей саму Лизиху. Она сидела в конце большого стола, седая, толстая, небрежно одетая в какую-то кофту и укутанная в тёплый серый платок.

Раньше я видел её несколько раз издали на улице.

Она бывала всегда одета в чёрное пальто до пят и в чёрную шляпу наподобие глубокого колпака.

Издали бабка Лизиха походила на какое-то мрачное привидение. Но вблизи, в домашней обстановке она оказалась не только страшной, но просто отвратительной. Мне сразу вспомнилась картинка из Брема: огромная, уродливая горилла. Вот на кого Лизиха была очень похожа.

Еле передвигая от ужаса ноги, я подошёл к моей будущей наставнице.

— А-а, Юра, Серёжин брат! — сказала она, приветливо улыбаясь, как удав, готовящийся проглотить добычу. — Ну что ж, хочешь учиться?

— Хочу, —

робко промолвил я.

— Умник! Будешь хорошо учиться, слушаться — мы с тобой сразу подружимся. Сядь сюда рядом со мной, открой свою книжечку и прочитай что-нибудь, а я послушаю.

Я открыл наугад и начал читать по складам нараспев, как меня дома учила мама.

В общем невероятном гаме я сам почти не слышал своего голоса. Но Лизиха, очевидно, хорошо расслышала.

— А ты не пой, как нищий на паперти, — с ласковым ехидством сказала она. — Ты ведь в школе, а не милостыньку просишь. Правда?

От этих слов у меня все буквы запрыгали перед глазами. Я вспомнил рассказы Серёжи. «Сейчас драть начнёт!» — мелькнула ужасная мысль, и я совсем замолчал.

— Ну, что же ты? Продолжай… Да что на тебя столбняк, что ли, нашёл?

«Сейчас за уши схватит!» Я хотел продолжать чтение, но не мог — голос не слушался.

— Ну, отдохни, устал с непривычки. Небось книгу-то раз в год берёшь, всё собак гоняешь по улицам. Я молчал, ожидая чего-то ужасного. Но Елизавета Александровна отвернулась от меня в другую сторону и, кажется, забыла о моём существовании.

— Колька, ты что там в носу ковыряешь! — неожиданно на всю комнату закричала она. — Что, на руке пальцев мало? Разуйся, если не хватает.

Все ребята, сидевшие в комнате, захохотали.

— Я и не ковырял, — отозвался с другого конца худощавый черноволосый парнишка с задорным вихром на затылке.

— Поговори у меня ещё! — грозно сказала Елизавета Александровна и погрозила линейкой.

— Ну, а ты оживел? — вновь обратилась она ко мне.

Я кивнул головой.

— Погоди, я тебе покажу, как надо читать… Митенька, подойди сюда, прочитай что-нибудь.

Из-за стола встал худенький сероглазый мальчик, похожий на ангелочка, только без крыльев. Он быстро, совсем не боясь, подошёл к Елизавете Александровне.

— Что мне читать? — тихим, вкрадчивым голоском спросил он.

— Ну, вот это. — И Елизавета Александровна, взяв у меня книгу, подала ему.

Митя начал читать, правда, не очень бойко, но зато как-то умильно выговаривая каждое слово.

Елизавета Александровна слушала, от удовольствия даже слегка прикрыв глаза.

— Довольно, спасибо тебе, — сказала она наконец, забирая обратно книгу. Умница моя! Иди, учи слова. Ты много уже выучил?

— Я всё, что вы задали, выучил, — ответил Митя, смущённо опуская глаза. Можно, я ещё немножко, до конца столбика, выучу?

— Конечно, можно, — так и расплылась в улыбке Елизавета Александровна. Учи, родной мой. Спасибо тебе, моё утешение! — И она ласково погладила Митю по голове.

Он пошёл по комнате какой-то особенно лёгкой, танцующей походкой. Казалось, вот-вот взлетит над полом. Но он так и не взлетел, а, подойдя к своему месту, аккуратно сел на стул и начал громко учить французские слова, так громко, что его серебряный голосок выделялся из всех других.