От полюса к полюсу
Шрифт:
расположенном между широкими берегами Енисея. Она была заполнена молодым
народом — летным составом и аэродромными работниками с их семьями.
Здесь зародилась дружба Михаила Михайловича с полярными пилотами,
бортмеханиками, радистами, штурманами. Среда эта надолго стала для него родной, а
многие ее представители — настоящими друзьями. С их помощью он хорошо изучил
«Дарью» — так фамильярно назывался у них гидросамолет Дорнье-Валь, экипаж которого
состоял
Летающая лодка, подобие сигары, закрыта сверху палубой из гофрированного
дюраля. В ней пилоты и гидролог-наблюдатель сидят, высунувшись наружу из
прорезанных люков, защищенные лишь небольшими целлулоидными козырьками... Место
пилотов было еще кое-как оборудовано, гидролог же помещался сзади, на месте стрелка-
радиста, в условиях более тяжелых. Жесткое, без спинки, откидное сиденье. Козырек
защищает только от непосредственного удара струи воздуха, но не спасает от жестокого
обдувания со всех сторон обтекающими струями. Гидрологу достается и мощная струя,
отбрасываемая назад пропеллером. Два мотора ревут в самые уши.
Когда Сомов, впервые в жизни поднявшись в воздух, рискнул высунуться из люка,
он тотчас выбыл из строя: захлебнулся ветром, заслезились глаза, окоченел. Ветер рвал до
боли волосы, выворачивал плотно сжатые губы. Дуло не только спереди, но и со всех
сторон. За спиной ветер надувал меховую рубашку, как парус.
Но дела ради надо ко всему приспособиться, привыкнуть, и он привык. Научился
бегло определять характер льдов под крылом, не путать снежницы с разводьями. Лед
блинчатый, капитальный, паковый, торосы, ропаки, ледяная каша, ледяные поля,
разреженный лед... До сих пор он видел их в основном да фотографиях. Учился быстро
прикидывать на глаз балльность льда и размеры занимаемого им пространства и наносить
его на карту, условными обозначениями. В ту пору методика нанесения на карту
визуальных наблюдений еще не была разработана. Гидролог в сущности летал в качестве
летчика-наблюдателя.
Авиаторы полюбили молодого гидролога преданно и крепко. Он делил с ними
трудности авралов на остановках и вынужденных посадках, помогал чехлить самолет,
опустившийся на воду, заправлять его, — на раскисшем мысе Стерлегова, например, это
было чрезвычайно трудно.
В знак высшего доверия пилоты Богданов и Каминский обучили его водить
самолет, предлагали научить делать посадку. . Молодой Сомов испытывал большое
удовольствие, когда машина, заменившая человеку крылья, слушалась его сильных рук.
Любовь к физическому труду, привитая отцом, облегчила адаптацию, приспособление к
работе в весьма необычных условиях. Науку самолетовождения он, конечно, до конца не
освоил, но уважение к труду полярных летчиков осталось у него навсегда.
Великая вещь — самолет! Он сделал доступным пространства за полярным
кругом, он помогает почувствовать огромность нашей земли. Сомов впервые с большой
высоты увидел величие сибирской тайги. Полноводный Енисей, Игарка, Дудинка с ее
обычно отвратительной погодой... И наконец место назначения — остров Диксон, с 1916
года ставший форпостом полярных исследований. На Диксоне Сомов впервые познал то,
что было характерной чертой полярного быта и что полярники шутя называли
«арктический социализм»: здесь бесплатно кормили, предоставляли ночлег. Снабжали
хорошими папиросами, топили баню — и не брали за это ни копейки.
Диксон на первых порах ошарашил: вот так Арктика! Несколько деревянных
домиков, мачта, которая с самолета кажется вязальной спицей... Мокрая тундра, где ноги
вязнут по щиколотку, а следы тотчас же заполняются водой. Лужи там не просыхали, с
холодного моря часто наползал туман.
Огорчила и грязь в помещении, где пришлось ночевать. После идеальной
домашней чистоты ее нельзя было не заметить. Неужели это неизбежно — такие полы,
такой умывальник? Нет! Чтобы долго жить и работать в Арктике, надо заранее обеспечить
опрятность и чистоту во всех помещениях. Он решил это про себя тогда же и не забывал в
дальнейшем.
Вскоре Сомов перебазировался в устье реки Таймыры. Первые шаги ледового
наблюдателя он сделал с помощью пилота В. М. Махоткина, к которому до конца жизни
сохранил теплое товарищеское чувство. И сразу же понял: героика полярной авиации — в
ее трудовых буднях, а не в щекочущих нервы исключительных эпизодах. За словом
«подвиг» стоит огромный, подчас неимоверный труд. Сам он к такому труду был вполне
подготовлен.
Творческие муки над составлением ледовых карт и ледовых прогнозов не прошли
бесследно — в те годы даже кратковременный опыт такого рода был большой ценностью.
А личные качества Михаила Михайловича, его склонность к аналитическому мышлению,
его знания, щедрая работоспособность и открытость, умение дружить с людьми создали
ему и здесь авторитет за сравнительно короткий срок.
Выполнив порученное задание, он вернулся и по договоренности с руководством
Главсевморпути и Гидромет-службы в марте 1939 года был переведен на работу в
Арктический институт (ныне ААНИИ) в должности старшего гидролога.