От самого темного сердца
Шрифт:
– Не совсем.
Вот она сидит в машине. Подбородок высоко вздернут, плечи расправлены. «Улыбаемся, улыбаемся». Улыбка была маской, под которой мама пыталась спрятать свою беззащитность и уязвимость.
Не знаю, почему она казалась мне такой хрупкой. Может, из-за полупрозрачных, как у птички, запястий и тонкой шеи.
Говорили, что мама напоминает кудрявую Одри Хепбёрн. Не ту, что мы видим в «Завтраке у Тиффани» в жемчужном ожерелье и с сигаретой в длинном мундштуке. Мама совсем не походила на кинодиву. Она была похожа на Одри в водолазке, без макияжа, с убранными в хвост волосами. Свежее личико, озаренное невинной
Тогда я еще не знала слова «уязвимый», но чувствовала, что в ней это есть. Если бабушка – настоящий кремень, то мама – лист картона; стоит намочить – тут же размякнет.
– Почему нам нужно уезжать из Америки?
В животе защекотало. С этим ощущением я просыпалась среди ночи от страха, что под кроватью затаились монстры.
– Нет, Софи, не нужно, а мы сами так захотели.
– Захотели?
Мы могли остаться?
– Мы выбираем свободу, никто не будет дышать нам в спину. Начнем с чистого листа.
– Я не хочу уезжать.
Она вздохнула, давая понять, что теряет терпение. Я уже не в первый раз высказывала свое несогласие.
– Ты знала, что в Лондоне улицы вымощены золотом?
– Правда?
– Скоро увидим.
Мама устроилась секретаршей.
– Сразу меня взяли. На большее я не гожусь, но на счета хватит.
– Если у нас столько счетов, почему бы просто не вернуться домой?
– Мы уже дома, Софи.
На первую неделю мы остановились в отеле «Холидэй Инн», а затем подыскали квартиру на втором этаже двухэтажного здания неподалеку от Парламент-Хилл. Парламент-Хилл – зеленый оазис на севере Лондона: парк с детскими площадками, беговыми дорожками и прудами, в которых можно было плавать. А еще кафе, где продавалось мороженое и булочки с шоколадом. Туда мы любили наведываться субботним утром.
– Помнишь «Сто одного далматинца»? Здесь они ночью подняли лай.
Она ошиблась, это было на Примроуз-Хилл. Немудрено перепутать. Для нашего американского уха названия звучали почти одинаково, если специально не задумываться.
Мы посмотрели «101 далматинец» в первую же ночь, когда заселились в «Холидэй Инн». Из-за долгого перелета и смены часовых поясов спать совсем не хотелось, и мы, уютно завернувшись в одеяло, уплетали пирожные «Твинкис» из ближайшего магазина.
Что-нибудь жевать перед телевизором вошло у нас в привычку, бабушка этого не одобрила бы. Я так и слышу ее голос: «Как некультурно!». Она была бы в ужасе, если б увидела, до чего мы докатились.
Бабушке очень важно, чтобы все было культурно. В моем представлении это значило правильно держать нож и вилку и не чавкать. «Леди видно по ее манерам, Софи». Так себе мотивация – в шесть лет у меня были мечты поинтереснее, чем становиться леди.
Подозреваю, что в моем возрасте мама вела себя так же, хотя, глядя на ее нынешние утонченные манеры, представить такое непросто. Из разрозненных кусочков мозаики у меня сложилось впечатление, что мама в детстве была как мальчишка наподобие Тома Сойера, ловила лягушек, затачивала деревяшки и подбирала косточки каких-нибудь зверьков.
Не знаю, что случилось с лягушками, но их косточки она хранила в жестянке из-под сигар в глубине прикроватной тумбочки. На крышке нацарапано «Сокровища Амелии. Руки прочь!».
Коллекция показалась мне мрачноватой, о чем я ей и сказала.
– Красота есть во всем, Софи, – ответила она. – Нужно только присмотреться.
И мы смотрели. Нашим любимым занятием стала охота за «сокровищами» на Парламент-Хилл. Мы подбирали перышки, камушки и стертые стекляшки, которые я доверчиво принимала за изумруды. По вечерам мы уютно устраивались на диване, ели спагетти, смотрели «Коломбо» по телевизору или фильмы из ближайшего видеопроката. «Возвращение с Ведьминой горы». «Бриолин». «Оркестр клуба одиноких сердец сержанта Пеппера» [4] .
4
«Оркестр клуба одиноких сердец сержанта Пеппера» (1978) – музыкальный фильм режиссера М. Шульца, созданный по отдаленным мотивам бродвейского шоу и одноименного альбома группы «Битлз». Роли в фильме играют музыканты группы «Би Джиз» и Питер Фрэмптон.
«Оркестр» мама любила больше всего. Она фанатела от «Битлз» и собрала все их альбомы в виниле. В гостиной, где стоял проигрыватель, мы частенько под них танцевали. Мама плавно покачивала бедрами, а я только и умела, что скакать на месте.
Пока мы жили в Бостоне, меня отправляли спать в семь, а после переезда – почти в девять.
– Ты же растешь, – объяснила мама, хотя позже я стала догадываться, что ей просто не хотелось коротать вечера в одиночестве. Я, конечно, не жаловалась – уж точно не на это. Моим настоящим кошмаром был Дес Баннистер, разнорабочий из квартиры этажом ниже.
– Жуткий тип, – поделилась я с мамой. – От него кисло пахнет сыром, и зубы у него ужасные.
– Нельзя судить по внешности, Софи. Важно одно лишь сердце.
– Не думаю, что сердце у него лучше.
Она подергала меня за хвостик:
– Ты же его совсем не знаешь.
– Я знаю, как он обращается со своей собакой. У нее все ребра торчат. Он ее голодом морит. Видно же!
– Может, его собака просто привередлива в еде… Помнишь старого Гейба Робинсона с нашей улицы в Бостоне? Он был добрым или нет?
– А что?
– У его волкодава тоже можно было ребра пересчитать. Но Трикла уж точно не морили голодом, слишком Гейб его любил.
– Это совсем другое дело.
Мама глубоко вздохнула и склонила голову набок, как всегда делала, подбирая слова.
– Знаю, что переезд дался тебе нелегко. Знаю, какой несправедливостью кажется оставлять все, что тебе знакомо. Надеюсь, однажды ты поймешь, что все было к лучшему и что я думала о нас обеих. А пока тебе нужно постараться приспособиться, и все получится. Ладно?
– Я постараюсь, но Дес Баннистер от этого хорошим человеком не становится.
Я ковыряла носком землю, кусала губы, чтобы не расплакаться.
– Мы его не знаем. Не знаем, через что ему пришлось пройти, чем он живет.
– И что?
– То, что нельзя судить о человеке, не побыв в его шкуре.
Я подумала о том, как топали армейские ботинки Деса, подумала о его камуфляжных штанах. Вспомнила, как он пнул кружку с подаяниями у бродяжки на вокзале.
– Мне не нужно влезать в его шкуру, чтобы понять, что он за человек.