От Савла к Павлу. Обретение Бога и любви. Воспоминания
Шрифт:
– Врешь, ничего не видела! Ишь какая святоша! – всполошилась Лиза.
– Мне показалось… я видела… Но чего ты накинулась на меня?
– Преподобный показывается только особым людям! – поясняют мне.
– А она и не купалась даже! – Лиза выходит из себя: – Ничего не видно!
– Да ну, оставь Зою, ладно вам! – заступилась матушка.
А я и обижена, и напугана: кругом люди слушают нас, все смотрят в колодец и на меня.
Здесь же киоск, торгуют бутылками и деревянными к ним футлярами. Налив воды, взяла бутыль для мамы: «Может, исцелится!»
Пошли дальше лесом – к камню, на котором преподобный Серафим молился тысячу дней. Камень огорожен железной решеткой, рядом
Черные шелковые четки купили я и Лиза.
– Для чего тебе они? – допрашивает Лиза.
– В подарок матушке.
– То-то!
Какая она, Лиза, сердитая! У меня в душе смущение: везде торгуют, везде деньги… Разве в этом Царство Небесное? Разве здесь Истина? Люди чтут камень, чтут воду… Все это мне не нужно, чуждо, да и устала я ото всего…
Опять идем – в дальнюю келейку, где жил преподобный Серафим. Небольшая избушка, вся в иконах и лампадах. Старый монах отец Афанасий раздает сухарики. Кого погладит по голове, кого перекрестит, другому словечко скажет, а то поет молитву. Подхожу и я.
– Ничего, не тужи, все хорошо будет! – слова ободряют меня.
Возвращаемся усталые и после скромного ужина узнаем от монаха, что в монастыре есть старец в затворе. Он никого давно не принимает, но ему можно написать письмо и получить ответ. Я обрадовалась, хотя червь сомнения не оставлял меня. Как он мне ответит?
Через всю жизнь сохранным пронесла я это письмо. Вот оно:
«Батюшка! Научите меня, как быть достойной, чтобы носить имя христианки. Покажите мне путь мой и как я должна идти по нему, чтобы достигнуть нравственного совершенства, к которому стремлюсь всей душой и хочу его приобрести. Скорблю о том, что мало во мне веры, которая укрепляет духовную жизнь. Догматы и обряды не находят места в душе моей, я их или отвергаю, или не следую им, потому что они не учат нравственности. Евангельское слово Иисуса Христа, что Царство Божие внутри вас есть, живет в душе моей, но я не знаю, как воздвигать и укреплять это Царство. Я хотела бы иметь тишину и покой в душе моей с непрестанной молитвой Иисусу Христу, но в монастырь постричься я не могу, потому что хочу «душу свою положить за други своя», да и люблю жить с людьми и в мире.
Скорблю я и о том, что люблю своего папу часто больше учения Христа, и когда родители мои против моего частого хождения в церковь или к исповеди (что было в Великий пост), то я сильно сокрушаюсь сердцем и не знаю, что делать, не могу нарушить просьб родителей. Нахожу утешение у Распятия, но сердце болит.
Скажите мне, батюшка, сколько раз в году нужно приступать к Святому Причастию? Мне говорят некоторые, что можно часто, но я боюсь привыкнуть, за что, конечно, на том свете потерплю от Господа наказание, да и сама, пожалуй, не смогу быть готовой всегда, ибо погружена в заботы мира сего.
Сегодня я исповедовалась и приобщалась Святых Таин, но не имею такой духовной радости, что раньше испытывала; по причине множества исповедников не успела сказать все свои согрешения, и мне горько сегодня.
Батюшка, знаете Вы все, что есть в душе моей, и видите ее – научите же меня жить и скажите и укажите путь, я хочу жить истинной христианкой, сама не имея на это веры в догматы и обряды. Скорблю я о том, что, видно, скоро наша семья распадется, а я не знаю, к кому отойти: к матери или к отцу. У отца моего любимого есть другая, и он хочет с ней жить, а не с нами. Я у отца любимая дочь и сама его люблю, а мать больную мне жалко оставлять. Скажите, батюшка, что будет с семьей нашей и к кому мне отойти, к отцу или к матери? Сердце болит, как подумаю о сестре Рае и брате Николае; куда нам идти и как жить дальше? У матери моей какая-то болезнь, голова и сердце болит, тоскует. Скажите, что ей нужно сделать, чтобы выздороветь?
Батюшка, родимый, напишите мне записочку; я бы по ней и жила. Прошу Вашего благословения на мою семью, рабу Божию Анну (учительница рукоделия была больна) и на меня, грешную рабу Божию Зою».
Переписала начисто. Лиза так и ахнула:
– Где же старцу читать твое послание?! Чего писала?
Не дала я ей читать. Это был протест за ее ворчанье на меня.
– А обо мне писала? А об Наталье Дмитриевне?
– Ничего тебе не скажу!
А вокруг разговоры: «Да где же старцу все наши письма читать? Да когда же? Да грамотен ли он? Поймет ли он? Как он ответит?» Монах раздавал конверты: «Положите по усердию на обитель!» И здесь деньги! А кто распечатывает? Кто читает? И нашептывает дьявол сомнения. Вспоминаются слова Христа: «Се, сатана просил сеять вас как пшеницу!» (Лк. 22:31). Сеется душа, сеется через сито сомнения и неверия, отметаются сорняки, мякина, остается вера. И пишут, и деньги дают, и верят, что будет ответ. Вера нужна, вера! Огромный почтовый ящик, сюда и кладут письма. Не прочесть! Сколько здесь слез, молитв, просьб – и все с надеждой ответа.
На следующий день вечером идем все за ответом. Толпа идет к двухэтажному деревянному флигелю с балконом и лестницей к нему. «Это немыслимо! Это обман – всем ответить. О Господи, зачем я сюда приехала?!» – думаю я. «Все ложь, неправда», – шепчет мне сатана в уши. Я отошла от толпы. На балкон вышел монах, принесли книги, картинки из жизни преподобного Серафима. Толпа засуетилась, все взоры обращены к балкону. Монах – это келейник старца отца Анатолия, который в затворе, не выходит, не принимает, не видит никого…
Верю, Господи! Помоги моему неверию!
Чудо
По вере вашей дастся вам!
Я стояла вне толпы, я уже ничего не ждала, умом сознавая, что никто никакого ответа на письмо не даст, так как это и невозможно. Еще вчера вечером, написав письмо, я сказала об этом матушке Еванфии. Она хоть и огорчилась моим настроением, но не переставала обо мне молиться днем и ночью, и глаза ее слезились. Она себя чувствовала как бы обязанной мне: она посоветовала мне ехать в Саров, я частично оплатила ей дорогу, а мое желание видеть старца, получить совет – невыполнимо. А вечером уже надо ехать обратно.
Зоя Пестова в 15 лет
Толпа засуетилась, зашумела, и, обернувшись, я услышала голоса:
– Тебя зовет! Тебя зовет! Матушка Еванфия машет рукой:
– Иди, тебя зовет!
Все обернулись ко мне, толпа расступилась, я птицей влетела на балкон, где стоял монах. Высокий худощавый монах лет пятидесяти с небесно-голубыми глазами кладет мне руку на плечо. Я изумлена и не могу сказать ни слова, а он начинает говорить. Голос у него дрожит, он не то заикается, не то волнуется.