От вирта до реала: Тая и Ася
Шрифт:
Про прошлое, которое лучше оставлять… Видишь, какая штука. Многое я знаю как надо бы, но на практике это получается далеко не всегда. То есть получается редко, а последнее время вообще все, за чтобы я ни бралась, не получается абсолютно. Это касается и дел и отношений… И мне иногда кажется, что я как ослик, привязанный к колесу, обреченно двигаюсь по кругу…
Кстати, а хвастаешься ты вовсе и не бессовестным образом, а как-то, я бы сказала, даже мило..
И вообще, почему-то после вчерашнего письма я глобально задумалась о судьбе, вернее,
Здравствуй, милая!
Твое письмо вонзилось в меня своей искренностью и пронзительностью. Я просто им ошарашен, и хотя я не могу сразу на него связно ответить, я не могу удержаться, чтобы не написать сразу же хотя бы пару строк.
Меня тоже начинают удивлять некоторые совпадения! Получив твое предыдущее письмо, я тоже отказался от переписки с одной барышней. Она прислала недоуменную записку с просьбой объясниться, но теперь я не вижу в этом никакой надобности.
В гороскопы я тоже не верю, тут совсем другая история, я потом расскажу. Поверь, мне очень важно знать твое настоящее имя.
Я потом тебе подробнее все напишу.
А пока спокойной ночи, милая. Пусть тебе присниться что-нибудь сладкое.
Тим
Здравствуй, милая еще раз!
И все-таки Знак был. Когда письмо стерлось – это был Знак. Вообще, Режиссер на полях пьесы всегда расставляет Знаки, чтобы актеры знали заранее, что их ждет впереди. Но мало, кто их замечает и еще меньше тех, кто умеет их читать. Не хочу хвастать, что овладел этим искусством, увы. Но я, по крайней мере, стараюсь…
Знаешь, о чем мне подумалось в ту минуту? Что меня Режиссер о чем-то хочет предупредить. О чем? Промелькнуло какое-то смутное чувство, что впереди – опасность. Я отмахнулся от него, и сделал то, что сделал – отправил тебе второе письмо.
Теперь задним умом я пытаюсь понять, о какой опасности предупреждал меня Режиссер. Мне кажется, я догадался. Он предупредил, что дальше будет все очень серьезно, но пока на этом этапе можно остановиться, чтобы потом ни о чем не жалеть…
На счет того, чтобы остановиться – я сомневаюсь. Я с самого начала был готов идти до конца, если увижу, что не ошибся в выборе. Наверное, Режиссер, проверял мою решимость, ну и потом его дело маленькое, он предупредил, а расхлебывать нам…
Это письмо было знаковое, я стоял как бы перед Рубиконом, и вот Рубикон пройден. Что будет дальше? Не знаю. Я бросился как в омут с головой, и ни о чем не жалею. Да, рано или поздно, возможно, наступит отрезвление, и мне будет больно, очень больно… Но я не хочу сейчас об этом думать, я просто стараюсь ничему не мешать, не мешать зарождаться тому чувству, которое вызревает где-то в глубине моего сердца.
Ты говоришь – все иллюзорно. Да, наверное, ты права. Мир, в котором мы живем, во многом призрачен и иллюзорен, но есть в нем и вполне реальные вещи. Например, та удивительная нежность, которая тихим цветком распускается в моей душе. Давно я ее не переживал, даже забыл, что такое чувство бывает… Но сейчас реально я его ощущаю. Надолго ли? Кто знает! Но я боюсь его спугнуть, мне хочется холить и лелеять это едва начавший распускаться бутон, чтобы он не засох на корню, а вырос в красивый и жизнеустойчивый цветок.
Я проснулся утром и сразу заглянул вовнутрь себя: бутон был на месте. Я ехал на работу в машине и слушал, как кто-то внутри меня говорит: «теперь у меня есть ты…». Я механически выполнял свою работу – накопилось много всяких мелких обязательных дел, и этот голос не умолкал. И вот, когда выдается свободная минутка, я берусь за компьютер, чтобы написать тебе это письмо…
Ты говоришь, что тебя пугают совпадения. Их, действительно, очень много, и не замечать их просто невозможно, но мне кажется, что ты почувствовала их раньше, чем я и переживаешь острее и тоньше. Так, наверное, и должно быть. Ты же женщина.
Но я тоже не могу не видеть и не чувствовать эти совпадения, действительно, они проявляются и в малом, и в большом. Я задумался над их природой. Зачем их нам показывают? Мне кажется, этому есть ответ. Понимаешь, эти совпадения нельзя подделать, нельзя разыграть, они возникают совершенно естественным образом, то есть, не означает ли сие, что нас предупреждают: «Ребята! То, что с вами происходит, – это серьезно, такое нарочно разыграть нельзя. Поэтому сами думайте, как вам строить отношения между собой дальше». И у меня не страх, а доверие к тебе возникает.
Когда я случайно угадал связанные с тобой профессии, ты удивилась, как я хорошо тебя почувствовал. Но я тогда еще не чувствовал тебя, или чувствовал, но как-то поверхностно. По настоящему, глубинно я стал тебя чувствовать только после твоего последнего письма. Я им был буквально ошеломлен. Меня всего внутри передернуло – я почувствовал, как от тебя ко мне идет какая-то мощная теплая волна, я просто купался в ней. Мне показалось, что я дотронулся до твоей души – нежной, трепетной, ждущей и жаждущей любви, но вместе с тем достаточно зрелой, ироничной и немножко грустной.
Ты спросила, чем это меня зацепило твое предыдущее, казалось бы, абсолютно сухое, философское послание, что я так растаял… И, мол, где это ты там углядел «теплый ветерок», дескать, я ничего не понимаю…. Я, думаю, ты кокетничаешь, и мне нравится твое кокетство. Ты прекрасно знаешь, ты чувствуешь, почему я так отреагировал. Эта реакция не только на это сухое философское письмо, а как бы итоговая на тот момент реакция на всю нашу переписку, в течение которой от тебя не раз исходили эти теплые импульсы, правда, не такие мощные, как в твоем последнем письме. Неужели ты думаешь, что я их не чувствовал?
Но это самое сухое философское письмо – тоже само по себе для меня очень важно.
Для того чтобы объяснить почему, я сейчас должен тебя снова немного поднапрячь и
сознаться в одной вещи. Надеюсь, ты меня простишь. Дело в том, что у меня была еще одна переписка, и свои мысли об актерах и Режиссере я излагал не только тебе (как, впрочем, и ты ведь тоже) в начале нашего знакомства, которое тогда только завязывалось, и было еще непонятно, к чему оно может привести. И, естественно, тоже получал ответную реакцию, и я тебе об этом уже говорил, в частности, от одной очень философично настроенной 37(!) – летней барышни (восклицательный знак после цифры 37 для того, чтобы ты снова выпустила свои острые коготки, и я убедился, что они у тебя еще не затупились). Но спешу тебя успокоить: ее ответ понравился мне лишь на 20 процентов. А твой – не то сухое, философское письмо, после которого, я как доверчивый щенок распустил слюни – а, помнишь, был еще один твой ответ по этому поводу, но уже тот первый ответ совпал с моим настроем где-то на 80 процентов. Но следующее письмо – вот это самое сухое, философское – уже на все 100! Вот откуда этот мой щенячий восторг…