Отблеск безумной звезды
Шрифт:
Оля не понимала, боится она или нет этого человека. Судя по всему тому, что она о нем слышала, надо было по крайней мере опасаться злодея и грубияна Павла, но почему-то страх вдруг покинул ее.
— Вы хотели догнать меня, чтобы поздороваться? — с интересом спросила она.
— В общем, да… — он стянул майку через голову и принялся вытирать ею вспотевшее лицо. — Жарко как! — он перекинул майку, уже окончательно потерявшую вид, через плечо.
— Да, жарко, — согласилась Оля, шагая по узкой тропинке. Павел следовал рядом.
— Ножки наколоть не боитесь?
— Что?
Павел с каким-то диким, пристальным любопытством сначала разглядывал ее босые ноги, потом уставился ей в лицо.
— Послушайте, Оля… можно я вас просто Олей буду называть?.. Мы с вами никогда не встречались, а? У меня такое впечатление, будто я уже вас где-то видел…
«Какой дешевый прием! Мог бы и что-нибудь поинтереснее придумать…»
— Нет, — сухо ответила Ольга.
— Вы уверены?
— Абсолютно.
По реке от пристани поплыла лодка.
— Не хотите тоже прокатиться? — вдруг спросил Павел.
— Не хочу, — сердито ответила Оля. Павел был выше ее на голову. Широко развернутая грудь, мощные мышцы предплечий… Да, судя по всему, этот тип никогда не страдал нарушением осанки.
— Ну а вы-то меня за что ненавидите? — тоже рассердился Павел, перегородив Оле дорогу. — Или это он вас накрутил?..
— Кто он?
— Ваш жених, кто же еще!
Слепень сел ему на плечо, и Павел нетерпеливо согнал его широкой ладонью. «Кузнец… Ну да, он же работает кузнецом!» — вспомнила Оля.
— Никто меня не накручивал и… и пропустите меня, в конце концов!
Они снова пошли рядом.
— Я видел ваш портрет… там, в саду. Силантьев — неплохой художник, но в жизни вы еще лучше.
— А мне портрет совсем не нравится… — неожиданно призналась Оля. — Хотя он еще и не закончен. Или я в живописи ничего не понимаю?..
— Когда свадьба?
— Наша свадьба с Викентием? В августе.
— Вы его любите?
— Конечно, люблю! Не задавайте глупых вопросов.
— Значит, вы меня тоже ненавидите… — констатировал Павел, разглядывая Ольгу. — Это логично, раз вы любите его, то ненавидите меня.
— Какой-то странный у нас разговор получается… — с тоской произнесла Оля.
Павел взял ее руку своей широкой горячей лапищей, но Оля тут же вырвала ее.
— Я бы хотел с вами посоветоваться, — упрямо произнес Павел. — Именно с вами. Вы осведомлены обо всей этой ситуации и вместе с тем… ну, как бы еще не совсем заинтересованное лицо.
— О чем вы?
— О себе и о своем отце. У нас с ним тут был разговор недавно, и он предложил мне забыть о прошлом. Но мы оба уже столько успели наворотить…
Оля наступила на острый камешек и заскакала на одной ноге.
— Ой… нет, ничего, все в порядке! — ей пришлось сесть на поваленное дерево неподалеку и надеть босоножки. — Боюсь, Павел, из меня плохая советчица…
— Давайте на «ты». Мы, можно сказать, почти родственники…
— Хорошо… — легко согласилась Ольга. — Так вот, Павел, я не тот человек, который может вам… то есть тебе, помочь.
Павел сел рядом. Оля снова посмотрела на его внушительные плечи, покрытые мелкими светлыми веснушками и тут же поспешно отвела взгляд.
Павел начал:
— Моя мать рассталась с моим отцом, когда я был еще ребенком. Она его ненавидела и умоляла и меня не прощать его. Тогда много разговоров было о том, что мой отец нашел себе молодую любовницу… и, в общем, я всю жизнь думал, что мама не может простить ему Галочку, последнюю его жену. Были и другие разговоры — о том, что мой отец (а он, помимо того, что был писателем, являлся еще и крупным чиновником от литературы) в свое время подписывал всякие петиции против диссидентов… Может, Оля, ты знаешь из телевизионных передач, из книг, как в советские времена боролись с инакомыслящими, высылали их из страны, сажали за самиздат, ну и многое другое?..
— Знаю…
— Целые организации и трудовые коллективы писали в газеты письма, чтобы высказать свое возмущение изменникам и очернителям советского строя. Гонения на Ахматову и Зощенко, гораздо позже — процесс против Синявского и Даниэля… Разумеется, отец ко многому был причастен, потому что его подпись стояла первой в списках возмущенных граждан и писателей.
— Да, да, такое время было!.. — закивала Оля головой, внимательно слушая Павла.
— Мама узнала, что отец, не глядя, подмахнул обвинения в адрес моего дяди, ее родного брата. Дядя был в оппозиции, устраивал у себя в доме собрания тех, кто был недоволен строем. В общем, отцов грех заключался только в том, что он ставил подписи. Он никого не убивал, не сажал в тюрьмы, да, в общем, и разоблачительные процессы тоже не он устраивал, все это делалось не им и не по его инициативе — по указке сверху, разумеется… Но дядю упекли в психушку, а потом выслали из страны. Сделали невозвращенцем. Он жил в Америке, а в восемьдесят третьем там и умер. Мы с мамой его так и не увидели больше.
— Печальная история, — хмуро произнесла Оля.
— Мама не могла простить — Галочку, высланного брата… Она твердила всю жизнь: «Он нас предал. Он нас всех предал!» Хотя отец говорит, что Галочка появилась только после того, как мама ушла от него, узнав об истории с братом.
— А ты сам этого не помнишь? — с любопытством спросила Оля.
— В том-то и дело, что я был тогда еще слишком маленьким, а позже с матерью было бесполезно об этом говорить: чем дальше, тем сильнее она ненавидела отца, она ему такие грехи стала приписывать, которых у него точно не было. Он в ее воображении превратился в Люцифера… Но вдруг и вправду Галочка появилась потом?
Оля с изумлением посмотрела на своего собеседника.
— То есть… Погоди… Я правильно тебя поняла: ты готов простить Степану Андреевичу высланного дядю и всех прочих диссидентов, а любовницу — нет? Тебе безразлично, ставил ли он под разоблачительными статьями подписи, главное — точно знать, что он не изменял твоей матери до того, как она его бросила?..
— Да, так и есть, — бесстрастно произнес Павел. — Только до правды теперь не докопаешься.
— Но ты же уже пытался с ним помириться, если я не ошибаюсь?