Отбой на заре. Эхо века джаза (сборник)
Шрифт:
«Кролик» Симмонс. Да, мэм.
Мисс Саундерс (игриво покачивая головой). А что это такое – судья?
«Китаец» Руд. Судья – это нечто среднее между политиком и пиратом!
Этой репликой Бэзил гордился больше всего, но из зала не донеслось ни звука; никто даже не улыбнулся. Мгновение спустя Билл Кампф по рассеянности вытер лоб платком, а затем удивленно на него посмотрел – на платке остались красные пятна грима; в зале раздался хохот. Вот такой он, театр.
Мисс Саундерс. Так, значит, вы, мистер Руд, верите в спиритизм?
«Китаец» Руд. Да, мадам, спиритизм для меня – это все! Спирт – это ведь универсальное средство!
Настал черед первой большой сцены. На затемненных подмостках медленно открылось окно, и Мэйол Де-Бек в «элегантном вечернем костюме» залез в комнату. На цыпочках, соблюдая осторожность, он прошел из одного края сцены в другой, и в этот момент вошла Лейла Ван-Бейкер. На мгновение она испугалась, однако он уверил ее, что он – просто друг ее брата Виктора. Они стали беседовать. Она наивно, но с чувством, поведала ему о том, как она восхищается Тенью, о чьих похождениях она много читала. Она надеялась, что Тень не появится здесь сегодня – ведь в том сейфе, справа, сейчас лежат все их фамильные драгоценности.
Незнакомец был голоден. Он опоздал на ужин, так что поесть ему сегодня вечером так и не удалось. Нельзя ли предложить ему молока и печенья? Да, конечно, это было бы чудесно. Едва она удалилась из комнаты, как он уже стоял на коленях у сейфа, шаря в поисках добычи, ничуть не смущенный тем, что на передней дверце сейфа по трафарету было выведено слово «Духовка». Дверца открылась, но он услышал шаги снаружи и успел ее закрыть до того, как вернулась Лейла с печеньем и молоком.
Они медлили; их явно тянуло друг к другу. Вошла весьма игривая мисс Саундерс; ее представили. И вновь Эвелин передразнила ее у нее за спиной, и в зале раздался хохот. Появились и остальные обитатели дома; всех представили незнакомцу.
Что такое? Хлопнула дверь, и вбежал Маллиган, полицейский.
Нам только что сообщили из главного управления, что знаменитого грабителя по кличке Тень видели, когда он забирался в окно этого дома! Прошу всех не пытаться покинуть помещение!
Занавес. Первые ряды – там сидели младшие братья и сестры актеров – выражали свой восторг, ничуть не стесняясь. Актеры вышли на поклон.
Через мгновение Бэзил оказался на сцене наедине с Эвелин Биби. Она облокотилась на стол; в гриме она походила на изможденную куклу.
– Выше нос, Бэзил! – сказала она.
Она еще не совсем его простила, ведь он поймал ее на слове и потребовал выполнить обещание, когда ее младший брат подхватил свинку, что отложило отъезд всей семьи. До сих пор Бэзил старался тактично не попадаться ей на глаза, но теперь они оказались лицом к лицу, и от волнения и успеха у обоих по-хорошему кружилась голова.
– Ты изумительно сыграла! – сказал он. – Просто изумительно!
Он задержался. Ему никогда не удалось бы ей понравиться, потому что ей нужен был кто-то вроде нее, кто смог бы тронуть ее душу, действуя на чувства, – кто-то вроде Хьюберта Блэра, например. Интуиция ей подсказывала, что в будущем Бэзил займет некое – пока еще неясно какое, но точно важное – положение; но его постоянные попытки заставить окружающих думать и чувствовать вызывали у нее лишь скуку и утомление. А в пылу этого вечера они вдруг наклонились друг к другу и мирно поцеловались, и с этого момента – поскольку общего у них было так мало, что этого им не хватило бы даже для ссоры, – они стали друзьями на всю жизнь.
Когда в начале второго акта раскрылся занавес, Бэзил быстро пробежал вниз по лестнице, затем поднялся по другой лестнице в самый конец зала, где и встал в темноте, наблюдая за спектаклем. Он тихо смеялся, когда смеялись зрители, наслаждаясь пьесой так, словно раньше ее никогда не видел.
Во втором и третьем актах было две похожие сцены. В каждой из них взломщика, находившегося на сцене в одиночестве, заставал врасплох мисс Саундерс. Мэйол Де-Бек, репетировавший всего лишь десять дней, все время эти сцены путал, но Бэзил был совершенно не готов к тому, что случилось в тот вечер. При появлении на сцене Конни Мэйол произнес свою реплику из третьего акта, и Конни невольно ответила своей – и тоже не из того акта.
Все остальные на сцене тоже нервничали и смущались, и внезапно в середине второго акта актеры вдруг принялись играть сцену из третьего. Все вышло столь стремительно, что Бэзил лишь нутром ощутил, что что-то пошло не так. Затем он бросился вниз по одной лестнице, вверх – по другой, вбежал за кулисы и крикнул:
– Занавес! Опускайте занавес!
Охваченные ужасом ребята схватились за тросы. Через мгновение Бэзил, у которого перехватило дыхание, стоял перед зрителями.
– Дамы и господа! – произнес он. – В составе нашей труппы были замены, а то, что вы сейчас видели, произошло по ошибке. Приносим вам свои извинения! Сейчас эта сцена будет сыграна вновь!
Под смешки и аплодисменты он шагнул обратно за кулисы.
– Мэйол, внимание! – взволнованно выкрикнул он. – Сцену начинаешь один. Твоя реплика: «Просто хочу убедиться, что драгоценности на месте». Конни отвечает: «Пожалуйста, и не обращайте на меня внимания». Приготовились! Занавес!
И сразу все наладилось. Кто-то принес воды мисс Халлибартон, которая упала в обморок; по окончании акта актеры вновь вышли на поклон. Через двадцать минут пьеса окончилась. Герой прижал Лейлу Ван-Бейкер к груди, признался, что он – «Тень, но Тень уже плененная»; занавес поднимался вновь и вновь; на сцену против ее воли вытащили мисс Халлибартон, а по проходам между рядами сновали капельдинеры с охапками цветов. Затем воцарилась непринужденность, и счастливые актеры смешались со зрителями, улыбаясь и чувствуя себя героями вечера, осыпаемые со всех сторон поздравлениями. Какой-то незнакомый Бэзилу старик подошел к нему и пожал ему руку, сказав: «Молодой человек! Я уверен, что мы о вас еще услышим!», а репортер из газеты спросил, действительно ли ему всего пятнадцать лет. Все это могло бы повлиять на Бэзила очень дурно и расслабляюще, но Бэзил почувствовал, что все это уже прошлое. Еще не разошлись все зрители – к нему все еще подходили и поздравляли, – а он уже чувствовал, что в сердце у него воцарилась необъятная безучастность. Все кончилось, все уже случилось, и вот уже ничего не осталось – кончилась вся работа, весь интерес, поглощавшие его без остатка. Он ощущал пустоту сродни той, что обычно рождает страх.
– До свидания, мисс Халлибартон! До свидания, Эвелин!
– До свидания, Бэзил! Мои поздравления, Бэзил! До свидания!
– Где мое пальто? До свидания, Бэзил!
– Пожалуйста, оставляйте костюмы прямо на сцене! Завтра нам нужно их вернуть.
Он уходил одним из последних; перед уходом забрался ненадолго на сцену, оглядел опустевший зал. Его ждала мама, и они вместе пошли пешком домой. Впервые в этом году ночь выдалась прохладной.
– Ну что ж… Мне, разумеется, очень понравилось! Ты сам-то доволен? – Он медлил с ответом. – Разве ты не доволен, как все прошло?
– Доволен. – Он отвернулся.
– А в чем дело?
– Да так. – А затем добавил: – На самом деле никто ведь особо и не переживал, правда?
– О чем?
– Да обо всем.
– Все переживают о разном. Я вот, например, переживаю за тебя.
Она хотела потрепать его по голове, но он инстинктивно уклонился от протянутой к нему руки:
– Ах, не надо! Я вовсе не об этом.
– Ты просто переутомился, милый мой.
– Я не переутомился! Мне просто немного грустно.