Отдам осла в хорошие руки
Шрифт:
Ну да, не овчарка. Но как он умел слушать и сопереживать: вертел головой, водил ушами, подымал брови, постанывал, взвизгивал и пожимал плечами. Тихо, вы! У кого нет и никогда не было собаки. Да, и пожимал плечами!
И надо ж было, чтоб фотограф Ткач в похмельном гневе пнул Собаку. Просто так пнул, ни за что. Собака завизжал от боли и обиды и быстро выполнил команду «Чужой!».
— Убью, — кротко пообещал Лазарь, — убью. Если не извинишься.
—
— У Собаки, у Собаки проси прощения.
— Щас! — пообещал Ткач. И назвал адрес, куда идти Лазарю, Лазаревой собаке, Лазаревой Мамаше и прочей родне оптом.
— Убью, — тихо попрощался Лазарь. И добавил: — Собельманы своих решений не меняют.
На следующее утро Лазарь выгуливал Собаку рядом с фотоателье Ткача.
— Убью, — поздоровался Лазарь. — Если не извинишься.
Ткач огрызнулся, но торопливо скрылся за дверью.
Через день Лазарь пришел к Ткачу на работу фотографировать Собаку. Все как полагается. Оплатил у приемщицы заказ на фотографии.
— На паспорт, — приветливо попросил он Ткача, а Собаку усадил в кресло. — Собака, сидеть!
Собака сел, лег, тявкнул, перевернулся на спину и закрыл лапками глаза.
— Так как?.. — робко возмутился Ткач. — Он… он же все лицо закрыл… руками… этими… лапами…
Лазарь любовно усадил Собаку. Пригладил ему чубчик:
— Ну давай, фотографируй. А то, если не извинишься, знаешь сам, Собельманы своих решений не меняют. Кто ж тогда сделает нам фотографии любимого Собаки чемпиона республики в среднем весе? Правда, Собака?
Собака пожал плечами.
Вечером Ткач ждал Лазаря во дворе.
— Слышь, Наумыч, может, мировую, а?
— Ты, Ткач, конечно, умный. Но с креном в прогрессирующий идиотизм. Я ж тебе сказал, Собельманы…
— Да, да… — уныло кивнул Ткач. — Но как же… у собаки…
— Ну, ты иди, думай пока…
Лазарь истязал Ткача больше недели: гулял под окнами, приходил переделывать фотографии Собаки, потому что Собака там был на собаку не похож. Напоминал, что Собельманы своих решений не меняют.
Ткач перестал спать, есть и даже пить. Бегал муравьиными дорожками от Лазаря и Собаки. Он уже твердо усвоил, что Собельманы своих решений не меняют.
В воскресенье Ткач нарядился. Как будто шел просить Собакиной руки и сердца. Лазарь открыл на стук.
— Тебе кого?
— Так это… — переминался Ткач, — я… извиниться… Так что… может…
— А где любимый Собака чемпиона республики в среднем весе боксера Лазаря Собельмана? — ласково позвал Лазарь.
Собака вышел в прихожую, настороженно и вопросительно глядя на хозяина.
— Ну?! — молча, бровями, спросил Лазарь.
— Ну?! — молча, бровями, спросил Собака.
— Это… — засопел Ткач. — Собака… Извини, блин… Я… это… больше не буду…
Лазарь и Собака посмотрели друг на друга. Лазарь вопросительно мотнул Собаке головой. Собака пожал плечами.
Ткач уходил. Но не было облегчения в его душе. Одна растерянность и смятение. Растерянность. И смятение.
Петух и гражданско-правовые отношения
Одна говорящая голова по телевизору сообщила, что мы в нашей стране все находимся в гражданско-правовых отношениях. Потом голова долго расшифровывала, что это значит. Из чего я поняла, что могу подать в суд на всякого, кто меня обидит или посягнет.
Я понятливая. Вполне. Но у меня в жизни две беды. Во-первых, я доверчива. А во-вторых, всегда ищу ответы на риторические вопросы.
Для начала — пример из во-первых. Вот взять, допустим, сонник. Там написано: если во сне увидеть идиота — вам предстоит разговор с ученым и мудрым собеседником. И я поверила. Легла спать. Снится мне мой сосед дядя Коля — пьяница, матерщинник, кляузник, анонимщик. Идиот по всем параметрам, симптомам и показаниям. Утром — беседа с ним же. С ученым и мудрым человеком, как сказано в соннике.
Вообще-то дядя Коля, если в состоянии говорить, только риторические вопросы и задает. А я отвечаю. Он задает. А я отвечаю.
Он:
— Да кто ты така-а-а-а?
Я, терпеливо — имя, фамилию, данные паспорта — говорю: пришла снова на вашего петуха жаловаться.
А он:
— Да что ты о себе возомни-и-ила?
А я так скромно о себе. Но с уважением. Говорю: мол, я отоларинголог. Врач ухо-горло-нос, по-вашему. Уберите петуха, говорю. Закройте, зарежьте, в конце концов.
А он:
— Я грынпис, по-яла, уха-горла-нос?!