Отдел «Восток»: тайные операции западных спецслужб против СССР
Шрифт:
В аугсбургском лагере я пробыл около трех недель, пока допрашивавший меня офицер не пришел к убеждению, что я не представляю для американцев никакой ценности. Положение в Советском Союзе его не интересовало. Он хотел разобраться во внутригерманских процессах и просил меня помочь ему в организационных вопросах и розыске различных германских должностных лиц, на что я отделывался молчанием. Однажды дверь моей комнаты резко распахнулась.
— Давай, пошевеливайся! — прозвучала команда.
Как и обычно, мне не было сказано, куда меня собираются везти. С группой офицеров, большей частью мне незнакомых, меня посадили на грузовую автомашину и отправили по маршруту Штутгарт — Франкфурт-на-Майне. Когда добрались до Висбадена, мне заявили, что я — гестаповский генерал, и отправили, несмотря на мой протест, в тюрьму. Отношение американского персонала к заключенным там было недружелюбным, их оскорбляли, а иногда дело доходило до рукоприкладства. Как-то меня вели по тюремному переходу и я столкнулся лицом к лицу с бывшим своим шефом, генерал-полковником Гальдером. Мы бросились друг другу в объятия. На американцев это произвело большое впечатление, и отношение ко мне с тех пор заметно улучшилось. И вот почему. Гальдер находился в группе гражданских лиц и офицеров, освобожденных американцами из гитлеровских концентрационных лагерей, но взятых оккупационными властями вновь под стражу. Большинство из них принадлежали к числу участников заговора 20 июля 1944 года. Волею случая я попал в эту группу активных противников гитлеровского режима, которой занималось непосредственно командование вооруженных сил США на европейском театре военных действий.
На следующий день после того, как меня включили в число пленных, представлявших особый интерес для американцев по военным или политическим соображениям, мной занялся капитан Хальштедт. Допрос носил неформальный характер: он состоялся в саду, окружавшем виллу, где поселили нашу группу. Капитан предложил мне сесть на скамью, стоявшую на солнечной лужайке, и сам опустился рядом. Он производил приятное впечатление. На вид ему было лет тридцать пять. Своими манерами и поведением он мало соответствовал немецкому представлению об офицере. Потом я узнал, что капитан был американцем немецкого происхождения во втором поколении. В отличие от всех его коллег, с которыми я встречался до этого, он прекрасно знал Россию и, самое главное, не питал никаких иллюзий в отношении политического развития в ней.
Встреча оказалась решающей для дальнейшей реализации моих планов. К тому же она благоприятно сказалась на наших отношениях: так сказать, служебный контакт длился короткое время. Вскоре сухие официальные отношения превратились в настоящую дружбу, которая продолжается до сих пор.
У нас состоялся долгий разговор о политическом и военном положении в мире. Затем Хальштедт подробно расспросил меня о предыдущей деятельности в отделе «Иностранные армии Востока». Он ушел, а в моем распоряжении осталась ночь, чтобы решить, стоит ли раскрывать перед ним все свои карты. И я решил: надо! Но понемногу, не переставая прощупывать капитана. При этом мне представлялась возможность постепенно, по кусочкам высказывать свои соображения о намерениях и планах. Хальштедт положительно воспринял мои слова. Думаю, он регулярно обо всем информировал своего непосредственного начальника генерала Зайберта, а также начальника штаба командования американскими вооруженными силами в Европе генерала Беделла Смита. И видимо, получил указание продолжать наши беседы и проявить ко мне благожелательный интерес. День ото дня капитан становился все любезнее, предупредительней и откровенней.
В конце концов мы договорились о создании небольшой группы из моих бывших сотрудников — всего восемь офицеров, в их числе Вессель. Они должны были показать американцам, какими возможностями и данными мы располагали. Я дал Хальштедту фамилии сотрудников и письма к ним, чтобы он мог отобрать их по спискам военнопленных и перевести в Висбаден. Прошло много дней, пока группа была собрана. Хальштедт, весело усмехаясь, рассказывал мне после, что пытался побеседовать со всеми сначала без предъявления моего письма, но они оказались очень неразговорчивыми. Однако мое короткое послание оказывало такое же воздействие, что и заклинание «Сезам, откройся!». Капитан чистосердечно признался, что сдержанность моих подчиненных произвела на него большое впечатление.
СОВМЕСТНЫЙ ПРОЕКТ С ВАШИНГТОНОМ
Итак, первый шаг был сделан. Вокруг меня собралась небольшая группа самых ближайших сотрудников. В результате была создана возможность обсуждать самые различные вопросы, советоваться и принимать взвешенные решения.
Последующие дни прошли в разговорах на различные темы о прошлом и будущем. Мы с Хальштедтом постоянно возвращались к одной и той же проблеме — о взаимоотношениях по антигитлеровской коалиции. Оба мы сходились во мнении, что между Советами и западным альянсом обязательно произойдет разрыв. Противоречия, которые до сих пор лишь носили подспудный характер, выйдут наружу и нанесут ущерб безопасности Европы и Соединенных Штатов.
Учитывая такой прогноз, мы обязательно должны перейти к сотрудничеству в разведывательной сфере. Но каким образом? Пока было трудно конкретно ответить на этот вопрос. Было, однако, совершенно ясно, что придется преодолеть серьезные препятствия.
Во-первых, отсутствовала уверенность, что мое предложение использовать немецкий разведывательный потенциал в интересах США будет положительно воспринято за пределами службы «Джи-2». Сама эта разведывательная служба американской армии знала, конечно, сколь скудны были имевшиеся у нее данные о Дядюшке Джо и его империи. Поэтому, как показали все предыдущие беседы, предложение о нашем сотрудничестве представлялось армейской разведке США не только совершенно очевидным сегодняшним делом, но и заманчивой перспективой. Его принятие сэкономило бы разведке Вашингтона значительные усилия по организации разведывательной работы в новых условиях. Кроме того, оно обеспечило бы доступ к сведениям, для получения которых потребовались бы долгие годы и огромные денежные средства.
Однако в глазах американской общественности Советский Союз был союзником и партнером-победителем, в дружбу которого, как и в то, что после войны он вступит на путь демократического развития, многие еще верили, да и Америка ввязалась в военный конфликт, чтобы с корнем уничтожить «немецко-прусский милитаризм». Можно ли было ожидать, что народ США и американский офицерский корпус поймут: сейчас необходимо сотрудничать с бывшими немецкими офицерами, сотрудниками гитлеровской разведки? Ведь у всех были свежи еще впечатления о чудовищных преступлениях нацистов.
Посол Буллитг, ближайшее доверенное лицо Франклина Рузвельта, опубликовал в 1946 году в одной из крупных газет статью, в которой писал: президент умер, сознавая, что выбил клин клином и что Соединенным Штатам в ближайшем будущем придется вновь столкнуться с подобной опасностью. Насколько я помню, Буллитт отмечал, что в демократическом государстве потребуется около пяти лет, чтобы все общество пришло к сознанию этого. И посол не ошибся.
Если первые признаки отрезвления американской общественности появились в начале 1946 года, когда Советский Союз ввел свои войска в Иран, то для того, чтобы у последнего американца открылись глаза на реальное положение вещей, потребовалась война в Корее.
Поэтому было понятно, что в данное время необходимые решения не могут быть приняты не только в самих Соединенных Штатах, но и в американских войсках, находившихся в Европе.
Вот почему меня и еще шестерых бывших сотрудников службы «1-Ц», которых я назвал поименно, перебросили в США. Весселя, как своего заместителя, я оставил в Германии. С ним мы договорились, что он будет ждать результатов моих переговоров в Вашингтоне и не предпримет ничего без моего ведома. Я разрешил ему поддерживать контакты со старыми, представляющими интерес сотрудниками, такими, как Баун.