Отец камней
Шрифт:
— Кто-то идет, — сказала она.
— Я ничего не слышу, — отозвался Коррогли. Но она потащила его обратно, туда, откуда они пришли, и он не стал сопротивляться.
— У храма есть задние ворота, — проговорила она. — От них рукой подать до моря. Если мы разойдемся, двигайтесь вдоль берега на запад и прячьтесь в дюнах.
Коррогли поспешил за ней, крепко прижимая к груди драгоценную шкатулку. Достигнув поворота, он обернулся посмотреть, не видно ли врагов, и готов был поклясться, что различил темные фигуры в капюшонах. Чтобы достичь задних ворот, им потребовалось меньше минуты, еще несколько секунд ушло у Дженис на то, чтобы справиться с засовом, и вот под их ногами заскрипел песок, и они двинулись прочь от Эйлерз-Пойнта. Посеребренных лунным светом волн можно было не опасаться, поскольку продолжался отлив. Коррогли
Все произошло так неожиданно, что Коррогли с трудом верил собственным глазам, однако мгновение спустя ветер донес до него чей-то крик, и он опрометью кинулся бежать по тропинке. Уже почти внизу он споткнулся и проделал остаток пути кувырком. У подножия холма Коррогли вспомнил, что советовала ему Дженис, стиснул обеими руками выроненную было шкатулку и устремился к дюнам, которые возвышались соляными глыбами над узкой полоской горчичного цвета песка. К тому времени, когда он добрался до них, сердце у него стучало так, будто норовило выпрыгнуть из груди. Немного передохнув, он осмотрелся, задержав взгляд на темных распадках между выбеленными луной холмами за спиной, и побежал дальше. Ноги у него заплетались, он спотыкался о корни деревьев, падал, вставал и снова падал, и наконец, утомленный до изнеможения, он забрался в какую-то лощину, зарылся в песок и набросал сверху палой листвы. Некоторое время слышался только вой ветра да неумолчный рокот прибоя. Луну мало-помалу заволакивали облака, края которых серебрились в ее свете. Коррогли мысленно молил их затянуть небо и укрыть землю темнотой. Минут через десять раздался крик, мгновение спустя ему ответил другой. Слов Коррогли не разобрал, но ему показалось, что возгласы выражают удивление и раздражение. Он закопался с головой в листву и пообещал Господу исправиться во всем, даже в мелочах, лишь бы пережить эту ночь.
Постепенно крики утихли, но Коррогли не отваживался выбраться из своего убежища. Он лежал и глядел на облака: ветер ослабел, и теперь они не мчались по небосводу, а проплывали мимо луны этакими огромными голубыми галеонами, или континентами, или вообще чем угодно. Например, драконами, громадными тушами, вернее, одной колоссальной облачной тушей с одним-единственным серебряным зрачком; да, дракон разлегся на все небо, его чешуйки сверкают точно звезды, и он высматривает Эдама Коррогли, наблюдает за ним, следит за своей перепуганной жертвой. На глазах Коррогли небесный дракон взмыл в вышину, перевернулся в воздухе, распался на кусочки, которые образовали узор, поглотивший адвоката, заперевший его в себе, как беса в пентаграмме, и погрузивший в тяжелый сон.
На рассвете пошел дождь, который, впрочем, быстро прекратился. Облака отступили к горизонту, где и клубились клочьями мыльной пены. Голова Коррогли раскалывалась, словно он пил всю ночь напролет; он чувствовал себя грязным как снаружи, так и изнутри. Оглядевшись, он увидел холмы, травянистую равнину, неспокойное море и чаек над волнами. Поудобнее устраиваясь на песке, чтобы собраться с силами перед возвращением в город, он вспомнил о шкатулке. Та оказалась не заперта. Должно быть, подумалось Коррогли, Земейль полагался на наваждения и считал, что они отпугнут излишне любопытных. Он осторожно приоткрыл шкатулку, опасаясь каких-либо колдовских штучек, но ничего не случилось. Внутри лежал переплетенный в кожу дневник. Коррогли перелистал его, порой бегло прочитывая ту или иную запись, и понял, что дело выиграно. Однако он не испытывал ни радости, ни удовлетворения — быть может, потому, что до сих пор не знал, верит ли он Лемосу, или потому, что ему следовало догадаться обо всем гораздо раньше: ведь Кирин дала ему ключ к разгадке, а он пренебрег ее подарком. Может статься, гибель Кирин и Дженис притупила его восприятие. Может… Он невесело засмеялся. Что толку ломать себе голову? Сейчас ему нужны ванна, сон и еда. Потом, вполне возможно, мир вернется в привычную колею. Однако, говоря откровенно, Коррогли в этом сомневался.
На следующее утро, несмотря на возражения обвинителя, Коррогли вызвал на свидетельское место Мириэль. На ней было скромное коричневое платье, под стать школьной учительнице, а волосы собраны в чопорный пучок, как у старой девы. Она выглядела так, будто изнемогала от скорби. Коррогли удивился тому, что девушка сменила цвет одежды: не означает ли это, подумалось ему, что она колеблется, что в ее сердце уже нет прежней ненависти к отцу? Впрочем, какая разница? Глядя на нее, он оставался безучастным, она казалась ему всего лишь давней знакомой, с которой он виделся много лет назад, да и то мельком. Он знал, что в состоянии преодолеть разделившую их пропасть, но не собирался прикладывать к тому ни малейших усилий, ибо так и не мог понять, что же чувствует к ней — любовь или ненависть. Она использовала его, соблазнила, увлекла и почти преуспела в гнусном намерении, почти добилась осуждения своего отца, который скорее всего невиновен. Мириэль сказала как-то, что из нее получилась бы неплохая актриса, и была права: как ловко она разыграла страсть, как легко обманула его и завлекла в свои сети! Однако она — лжесвидетельница, если не хуже, и он обязан вывести ее на чистую воду вне зависимости от того, чего это будет стоить.
— Доброе утро, мисс Лемос, — начал он.
Она окинула его удивленным взглядом, но ответила на приветствие.
— Хорошо ли вы спали? — справился Коррогли.
— О Господи! — воскликнул Мервейл. — А далее уважаемый защитник осведомится о том, что дама кушала на завтрак, или о том, что ей снилось?
Судья Ваймер мрачно посмотрел на Коррогли.
— Я всего лишь хочу, чтобы свидетельница чувствовала себя раскованно, пояснил адвокат. — Я забочусь о ней, поскольку с таким бременем, какое лежит на ее совести, жизнь отнюдь не кажется сладкой.
— Мистер Коррогли! — предостерегающе заметил судья.
Коррогли махнул рукой в знак того, что слышал, потом оперся ладонями о поручень, перегнулся через него к Мириэль и спросил:
— Что такое «великое дело»?
— Свидетельница уже отвечала, — вмешался Мервейл, а Мириэль проговорила:
— Не знаю. Я рассказала вам все, что мне было известно.
— Все, кроме правды, — заметил Коррогли. — У меня есть доказательства того, что вы не были с нами откровенны.
— Если у защитника имеются факты, — заявил Мервейл, — пускай он представит их и перестанет изводить свидетельницу.
— Я представлю их, — сообщил Коррогли присяжным, — когда сочту нужным. Но мне необходимо знать, с какой целью их скрывали.
Судья Ваймер вздохнул.
— Продолжайте, — разрешил он.
— Итак, я снова спрашиваю вас, — обратился Коррогли к Мириэль, — что такое «великое дело»? Предупреждаю, что за всякую ложь, которую вы произнесете, вас ожидает наказание.
На лице Мириэль отразилось сомнение, однако она повторила:
— Я рассказала все, что мне было известно.
Коррогли обошел свидетельское место и встал лицом к присяжным.
— Что за ритуал совершался в ту ночь, когда был убит Земейль?
— Не знаю.
— Был ли он частью «великого дела»?
— Нет… То есть я так не думаю.
— Для человека, которого Земейль избрал себе в наперсники, вы поразительно неосведомлены.
— Мардо был очень скрытным.
— Неужели? Он не говорил вам о своих родителях?
— Говорил.
— Значит, своего происхождения он не скрывал?
— Нет.
— А про дедов и бабок вы с ним не разговаривали?
— По-моему, он упоминал о них раз или два.
— А о других родственниках?
— Не помню.
— А не рассказывал ли он вам о своем далеком предке, который тоже занимался оккультными науками?
— Нет. — Мириэль плотно сжала губы.
— Откуда такая уверенность, если секунду тому назад вы не помнили, заходил ли у вас с ним разговор о других его родственниках?
— Я бы запомнила что-либо подобное.
— Охотно верю. — Коррогли вернулся к своему столу. — Говорит ли вам что-нибудь имя Архиох?
Мириэль замерла, ее глаза слегка расширились.