Отец монстров
Шрифт:
«Телефонный звонок, — размышлял я, поднимаясь по лестнице. — Они ушли, потому что кто-то позвонил. Возможно, им передали, что Марина находится в квартире, чтобы они немедленно шли туда, а меня оставили в покое… Возможно, и так. Иначе навряд ли они оставили бы меня без пытки. Как я мог усомниться в правдивости Марины? Вот дурак! С какой стати ей было выдумывать, что мать украли! Может быть, они имитировали обыск в ее квартире, чтобы сбить милицию с толку». Все вставало на свои места.
Я подошел к Марининой двери, приложил к ней ухо. В квартире тихо, оттуда не доносится ни звука. Может быть, никого нет. Может быть, Марина все-таки не
Оглянувшись, я вынул из-за пояса пистолет и крадучись вошел в квартиру.
В прихожей горел свет. Из ящиков все было выброшено на пол, через открытую в комнату дверь виднелась пирамида книг. Значит, бардак так никто и не прибрал. Переступая через разбросанные вещи, пробрался в комнату. Я старался делать это бесшумно. Бесшумно, конечно, не удавалось: скрип половиц выдавал мое присутствие. Только сейчас, стоя посреди комнаты с пистолетом, я вдруг подумал, что нужно было хотя бы позвонить Николаю Николаевичу, чтобы в случае чего он знал, где меня искать с проломленной головой… Я перешел в другую комнату, потом в кухню. Бардак везде был неимоверным. Но ничто не выдавало присутствия живых людей. Ну что же, значит, и мне здесь нечего делать. Я вышел в прихожую, открыл дверь… И тут вспомнил, что Марина говорила о потайной комнате, в которой пряталась, когда Леонтьев со Шнуром пришли за ее матерью. Что-то я этой комнатки не заметил. Я вернулся в квартиру и стал обследовать стены. Отогнув край большого ковра на оклеенной обоями стене, поначалу я ничего не заметил, но, приглядевшись, увидел тонкую щель. Тайник был замаскирован искусно, и неудивительно, что при обыске его не обнаружили.
Я поднял ковер выше, нашел небольшой крючочек, толкнул дверцу; она с трудом приоткрылась, изнутри что-то мешало. В тайнике было темно и душно. Я толкал дверцу с азартом и интересом, заглядывая внутрь помещения. О пистолете в своей руке я забыл и только вглядывался в душный мрак комнатушки. Достаточно открыв дверь, я боком протиснулся в помещение…
Здесь было темно, хоть глаз выколи. И тут же я пожалел о том, что проник сюда. В полной темноте тесного помещения меня охватила вдруг неосознанная, непонятно откуда взявшаяся паника. Мне вдруг стало нестерпимо страшно. Пистолет в руке не придавал уверенности, скорее наоборот, здесь было нечто другое, чему нет объяснения, от чего нет защиты, против чего бессильно оружие. Меня бросило в пот. Я чувствовал, что там, в беспросветной темноте дальнего угла, прячется что-то, быть может, жуткое и последнее в моей жизни. И в то же время я не мог выйти без того, чтобы не увидеть это. Я зашарил по стене рукой в поисках выключателя.
— Господи, да где же он! — Я подключил к поиску вторую руку с пистолетом. — Да где же он!!
И вдруг за моей спиной в беспросветной жуткой темноте что-то зашевелилось. Я окоченел от ужаса. Я не знал, что бывает так страшно, так невыносимо страшно. Что-то хлопнуло, чихнуло и коснулось моего плеча. Я вздрогнул и чуть не закричал от испуга, совершенно будучи неспособным к сопротивлению, настолько парализовал меня страх. Стук сердца сливался в беспрерывный гул.
— Это вы, дядя Сережа? — вдруг раздался шепот Марины. — Я здесь сойду с ума от ужаса.
— Господи! Это ты? — Я обернулся, широко открытыми глазами вглядываясь во мрак. — Выходи, ну где ты там?
Маринины руки вдруг обвили в темноте мою шею, она прижалась ко мне всем телом.
— Как я ждала вас, — зашептала она с придыханием. — Я ждала вас так долго… Где вы были все это время… Мне кажется, я ждала вас всю жизнь.
Я обнимал ее в темноте, чувствовал запах ее волос, ощущал сквозь одежду податливость ее тела, слышал ее страстный шепот. И мне было хорошо… Мне было так хорошо, как не было хорошо никогда в жизни. И как не будет никогда… Вот сейчас, казалось, можно и умереть, вот сейчас нужно умереть…
Я тоже шептал что-то страстное, шептал слова, которых не знал раньше, которых не говорил никогда и никому и о существовании которых не подозревал. Это словно были слова с другим смыслом, другого языка и другого назначения. Возможно, это были обычные банальные слова любви, которые шепчут друг другу все влюбленные, слова затертые и блеклые, но в эту минуту приобретающие иной смысл, иное значение, иное звучание — усиленные в своей обыденности и просто-те тысячекратно, идущие напрямую из души и попадающие в душу. Это общение двух душ, и умственный отбор слов не имеет значения, не важно, что говорится в такую минуту. Все, что ни говорится на языке счастья, — правильно.
Сколько мы стояли так, обнявшись в темной комнате-тайнике, не знаю. Время перестало существовать. Время перестало существовать… Не было ни прошлого, ни будущего, было только сейчас…
Но что-то вдруг лопнуло, я вздрогнул, прислушался. В комнате кто-то ходил. Сколько ходил, не знаю. Но Марина смолкла и тоже насторожилась. Осторожные шаги за тонким ковром, поскрипывание половиц. Вот что-то загремело. Раздались негромкие чертыхания, после чего все стихло. Должно быть, человек остановился… А нет, вот опять заскрипели половицы — двинулся дальше.
Мы стояли с Мариной, не разжимая объятий, но между нами уже втиснулась тревога. Кто мог ходить по квартире? Возможно, это ищут Марину. Нет! Теперь я не отдам эту девушку не только Леонтьеву и Шнуру — пусть хоть вся попса Москвы придет и попробует отнять ее у меня! Я чувствовал сейчас в себе огромную силу. В моих объятиях было самое дорогое, самое очаровательное, самое лучшее на земле существо. И я не отдам ее никому. Никому!
За ковром кто-то закашлялся. Я медленно разжал объятия, но девушка не хотела отпускать меня, как в последний раз прижимаясь ко мне еще сильнее. И я снова прижал ее к себе. Еще несколько минут из комнаты слышались шаги, после чего все стихло.
— Ушел, кажется, — наклонившись к ее ушку, проговорил я одними губами.
Она прижалась ко мне еще крепче.
— Нужно пойти посмотреть, — сказал я.
Она промолчала.
— Я пойду посмотрю.
Марина закивала головой мне в плечо и ослабила объятия, но не отпускала. И я понимал ее, вот мы стоим сейчас, обнявшись с ней, и страшно разрушить это единение тел и душ. Страшно, что такое уже не повторится, не повторится никогда. Мне тоже было страшно, но здравый ум уже проснулся во мне. Я, как можно нежнее, стараясь причинить девушке как можно меньше душевных страданий, насильно разжал ее объятия и медленно повернулся в сторону комнаты. Только сейчас я заметил, что рука продолжает сжимать рукоятку пистолета. Это придало смелости.