Отец смотрит на запад

Манойло Екатерина Сергеевна

Наина с восторгом всматривалась в плавные разводы на камне и целовала крупный нос мужа. Не ожидая такой реакции, но почувствовав какую-то особенную благодарность от жены, Серикбай выпросил обещание родить ему сына, а до тех пор разрешение называть дочь Улбосын, хоть по документам она будет Катей. Наина согласилась и стала наслаждаться материнством. Кольцо она никогда не снимала с руки. Замешивала ли тесто, стирала ли белье, парилась ли в бане – казалось, камень со временем становится только ярче. Даже во время второй беременности, когда пальцы заметно отекли, Наина не снимала кольца.

Кате было семь лет, когда в доме заговорили о скором

пополнении. Она не понимала, как относиться к этой новости, и следила за тем, как реагируют другие. Отец, всегда строгий с Катей, казалось, уже заранее прощал все шалости нерожденному сыну. То, что будет мальчик, сказали Аманбеке и несколько местных старух, повидавших на своем веку не один беременный живот. Хотя, может, они и в первую беременность так говорили. Родственники поздравляли отца и косились на уставшую мать.

Прежде статная и громкая, излучающая силу, Наина вдруг тяжело задышала и как будто ослабла. Катя нехотя помогала матери тащить сумки из магазина и потом задумчиво рассматривала след от полиэтиленовых ручек на ладони. Нехотя помогала матери обуваться. Словно Золушка, которая надевает хрустальный башмачок на ногу злой сестры, она пыталась впихнуть разбухшую, с выпуклыми венами ногу матери в кожаную туфлю. Аманбеке научила ее хитрости – заталкивать на ночь в туфли мокрые скомканные газеты. Сначала это помогало, но затем ноги как будто еще выросли, и Катя с криком вытаскивала свои пальцы, застрявшие между пахнущей потом стелькой и маминой пяткой.

Тогда Наина прижимала дочь к своей большой груди и приговаривала, что как только родится малыш, станет легче. Но Катя не успокаивалась. Ей казалось, что все, что происходит с телом матери, неизбежно произойдет и с ее собственным. Раздует живот, и мелкими трещинками разойдется кожа на груди. Худые и сильные ноги и руки станут похожими на дрожжевое тесто. Иногда она всматривалась в вывернутый наружу пупок матери, пытаясь понять, как оттуда можно вытащить ребенка. Наина тогда ловила ее взгляд и притягивала к огромному своему животу – «поздороваться с братиком».

Наине стало плохо в ночь на первое сентября, перед школьной линейкой. Она уткой расхаживала по комнате, несколько раз пыталась погладить купленную к школе одежду. Но как только брала в руки утюг, ей тут же хотелось либо прилечь, либо согнуться у дверного косяка буквой «г». Катя нетерпеливо нарезала круги вокруг матери и не сводила глаз с ее тугого живота. Наине казалось, что дочь видит ее сквозь одежду, и она прикрывала пупок рукой.

В темное время суток красная яшма в кольце становилась почти черной. Катя просила дать примерить кольцо, Катя просила погладить ей одежду, Катя просила заплести ей косы на ночь. Наина не отвечала. Она ловила себя на мысли, что больше всего на свете хочет отмотать время и никогда не заводить семью. Не рожать детей. Не готовить обеды и ужины, не стирать и не гладить одежду. Не подстраиваться под мужа и его родственников.

Наина молилась, чтобы Бог избавил ее от мучений, и тут же корила себя за то, что не может терпеть. Когда у нее отошли воды и боль ударила в поясницу с новой силой, она дала клятву, что, если Бог услышит ее молитвы, она посвятит всю оставшуюся жизнь ему.

Катя проснулась от причитаний Аманбеке, расхаживающей по квартире с важным лицом.

– Вставай, Улбосын! Школу проспишь.

– А где мама? – Катя быстро осмотрела комнату на предмет новых маленьких людей.

– Рожает. Где еще ей быть. – Аманбеке выудила

из ящика серванта несколько газет и стала раскладывать их на столе. – Ты в школу пойдешь?

– Да встаю я. – Катя бросила взгляд на ловкие руки Аманбеке, которые заворачивали в газеты подсохшие гладиолусы, и недовольно поморщилась. – Это что, с нашей клумбы цветы?

– Уж какие были, Улбосын.

– Я не Улбосын! Сколько раз повторять? Я – Катя.

– Улбосын, Улбосын. А если Наинка снова родит девочку, будет Кыздыгой.

– А Кыздыгой что значит?

– Кыздыгой переводится как «перестань рожать девочек».

– А кого надо рожать, чтобы дали нормальное имя? – Катя села расплетать косички.

– Мальчиков, конечно! Сыновей!

– Фу-у-у! Мальчишки такие противные.

– А ну замолчи и одевайся. Мужчины – лучший пол! – Аманбеке швырнула в Катю так и не поглаженным сарафаном и ушла на кухню.

Когда Катя, умытая и кое-как причесанная, зашла спросить, где белые гольфы, Аманбеке возилась с конскими внутренностями в жестяном тазу. Пальцы, непривычно голые без колец, скользили по кишкам, освобождая их от бурой кашицы. Перстни с зелеными и бирюзовыми камнями лежали на кухонном столе. Катя двумя ладошками прикрыла рот и с отвращением стала наблюдать, как ловко Аманбеке превращала плотные кровавые веревки в кожаные ленты.

– А ты не отведешь меня в школу, апа? – Катя двумя пальчиками подкрадывалась к блестящим кольцам.

– А ты сама не найдешь дорогу разве? Мой Тулин с первого класса один ходит. Может, ты завтра пойдешь в школу, а сегодня поможешь мне?

– Ну нет, ты чего! – Катя отдернула руку от теткиных сокровищ и пошла обуваться.

В темной прихожей она вытащила новую пару туфель из коробки, обулась на голую ногу, бегло глянула на себя в зеркало и вышла на улицу. При дневном свете букет Аманбеке в размокшей газете выглядел совсем плохо, и Катя выбросила его в первые попавшиеся кусты. В школьном дворе нарядные дети уже строились в шеренги, Катя отыскала знакомых ребят. Ее одногодки, которые во дворе казались слабыми и неуклюжими, на школьной площадке, в выглаженных блузках и с родителями за спиной, выглядели на порядок старше, как персонажи фильмов про школу.

Катя вдруг осознала, что стесняется своего помятого наряда, не знает, куда ей встать и куда идти. Готовая расплакаться, она вцепилась в лямки рюкзака и резко развернулась в сторону дома, утопая белыми каблучками в гравии.

– Вот ты где! Абатова Катя, верно? – На Катю сквозь толстое стекло очков смотрели серьезные глаза усатой учительницы.

Катя кивнула, вспомнив, что не успела почистить зубы, и пожалела, что вообще не осталась дома с Аманбеке.

– Я твоя учительница Арувзат Абубекировна. – Учительница взяла Катю за руку и повела ее за собой.

Кате не понравился первый день в школе. Поэтому, как только прозвенел звонок с четвертого урока и учительница ласково попрощалась со всеми, Катя побежала домой. Скорее снять эту форму, неудобные туфли, стянуть с волос резинки, от которых болела и чесалась голова. То, что родился братик, она поняла еще в подъезде, услышав смех отца. Он и его сестра, словно два индейца, сидели в центре комнаты на корпе и принимали поздравления. Она молча уселась рядом и невидящим взглядом уставилась в стену перед собой. Кто-то предлагал ей бешбармак, кто-то колбасу из конины, кто-то разливал шурпу, а кто-то поставил перед носом блюдо с баурсаками. Катя схватила горячую лепешку и, обжегшись, уронила ее на подол.