Отец
Шрифт:
— Стало быть, сынок, завтра опять уезжаешь, — подчеркнуто серьезно заговорил Александр Николаевич. — И надолго ли? И вообще как насчет завода думаешь?
— Добегу сейчас до отдела кадров, узнаю, — ответил Анатолий, потупясь. — Комбайнер Алексей Никитич все знает. И если мне будет нужно, меня отпустят и за дезертира не посчитают. А пока надо работать. Хлеба-то еще сколько в степи…
— Не ходи, Толя, никуда, — успокоил сына старик. — Уж мы тут сами за твоим устройством понаблюдаем. Недельки две, а то и три поработай еще на своем комбайне. — Александр Николаевич улыбнулся. — На комбайне с серыми глазами. Как же! Хлеб, он наших рук требует, это мы и в городе чувствуем. Уборка всегда требовала
Анатолий с минуту подумал и рассудительно ответил:
— А что! Я согласен.
— Вот и ладно. Так и будем на румбе держать.
Тольян скинул пыльный пиджак и повесил на спинку стула.
— Марина, а ведь я есть хочу. И помыться бы надо. Вода идет?
— Воды допоздна не будет; в ванной вода запасена, хочешь в ведрах на газе нагрей. Обед сейчас разогрею. — Марина пошла было из комнаты. — Приходи, Толя, на кухню.
— Погоди, — остановил ее Александр Николаевич. — Все пока останьтесь. — Он поднялся с дивана и подошел к раскрытому окну, защищенному от мух металлической сеткой. Постояв немного спиной к двери и словно собравшись с мыслями, отец заговорил:
— Непривычно как-то. Матери нет. И Вики с Артемом тоже нет. И Толя завтра опять улетит. Всех сразу и не увидишь. — Он повернулся от окна. — Что сказать хочу: вчера я Марине с Сергеем согласие свое дал на свадьбу. Мать-то, она давно согласна была. Значит, свадьба будет. Такие дела должны всей семье объявляться. А где ее соберешь? Так я, видите, перед вами отцовскую речь держу. И ставлю условие, чтобы свадьбу играть по большому сбору. Это как на кораблях сигнал большого сбора подается, чтобы вся команда в строй становилась. Так Сергею и скажи: пусть срок назначает он, но прежде со всеми хоть почтой, хоть там еще как сговорится, чтобы вся семья на свадьбе была, чтобы ни одного внука даже не отсутствовало. Эту новость ты, Толя, Вике с Артемом отвези. А теперь я вас, Толя и Марина, больше не держу. А с тобой я еще поговорить хочу, — Александр Николаевич вернулся на диванчик и поманил к себе Женю.
XXV
— Слыхал я ваш разговор, — снова заговорил Александр Николаевич, когда Анатолий и Марина вышли. — И у вас была дверь открыта, и моя неплотно прикрыта. Не все, конечно, а все же уловил. В Ленинград, значит, едешь… Ну, думал, сошлись подружки: поговорить было немало, а ума-разума не стало. А сейчас догадываюсь: разговор серьезный был. Так?
— Так, отец, — прошептала Женя, вдруг густо краснея.
Это слово отец вырвалось у Жени помимо ее воли. Она была еще во власти мыслей, возникших у нее во время семейного разговора. То, что Вика назвала сына ее именем, было неожиданностью, вдруг сделавшей Женю счастливой. Она вдруг почувствовала совсем родственную близость к семье Поройковых. И невольно Женя вспомнила своих тоже уже стареющих родителей, и сердце ее защемило. Какая же она сама плохая и недобрая, сколько же она своему отцу и матери доставила огорчений. Захотелось как можно скорей к ним. И когда Александр Николаевич позвал Женю к себе поближе, когда заговорил с неподдельной отеческой добротой, она подумала, что завтра будет так же близка к своему родному отцу и он у нее будет спрашивать о том же, о чем спрашивал сейчас старый рабочий, и ей вдруг захотелось сказать вслух это святое слово отец. Сказала и невыразимо смутилась.
— Эх, скраснела-то как. Правильно ты меня назвала. В простом народе все старики папаши да мамаши, а вы все наши дочки да сынки. Вчера поехал на Крекинг Волгой с высоты полюбоваться, а в автобусе один молодяк место мне уступает. «Садись, говорит, папаша». А молодяку тому лет сорок пять. Вот и обижайся на того за фамильярное обращение. В Ленинград, значит, едешь?
— Лечу даже.
— Это правильно. В родной семье побываешь. А нет ли думки у тебя насовсем в Ленинград вернуться?
Женя промолчала.
— Вижу, сомневаешься. Поэтому и совет хочу дать. Если ты вину перед родителями чувствуешь и к ним хочешь вернуться, — это еще не причина. Дети вырастают и уходят из дома. Так и должно быть. А вот если тебя столичная жизнь манить начала, тогда послушай старика.
— Александр Николаевич! — Женя, чувствуя, что она не может быть так откровенна со стариком, как с Мариной, и чувствуя, что откровенность с ним ей нужна больше, нежели с кем-то другим, заставила себя сказать правду. — Жизнь моя какая-то неустроенная. Вдруг почувствую себя такой одинокой. Пустоцветом.
— Понимаю. Женская природа, она такой и должна быть. Ты извини меня, прямо буду говорить.
— Александр Николаевич! Это вы меня извините, что я, взбалмошная, вас о себе думать заставляю. Но вы… Вы самый близкий мне человек. Как настоящий отец.
— Ну и хорошо. Так слушай. Любят тебя люди на заводе. За красоту твою и за душевность, за гармоничное, как говорят, сочетание. Вот что пойми: красота, она сразу в глаза бросается, а душевность — ее разглядеть время надо. А уж как люди ее разглядят, так они тебя сразу к себе накрепко привяжут. Умей только почувствовать это. И если ты этой привязанностью на ветер бросаешься, тогда-то и окажешься пустоцветом. Красота бывает добрая, бывает и злая. Середины у красоты не бывает. Понимаешь?
— Говорите, говорите! — попросила Женя взволнованно.
— Злая красота людям не нужна. Бросишь завод — значит, красота твоя злая и для тебя самой никчемная.
— Но я же не виновата в том…
— Нет, не виновата. Ты природой осчастливлена. Беречь красоту должна. И не в том смысле, чтобы всякие финтифлюшки на себя навешивать. Жизнь у тебя должна быть восхищающая людей. Это трудно, дочка. А надо. Примером надо быть для всех людей. Ты понимаешь меня?
— Понимаю, понимаю. — Женя в нетерпении схватила и сжала руку старика.
— Когда мы революцию делали, мы тоже мечтали, чтобы все трудовые люди были красивыми. Для этого и власть завоевывали, чтобы медицину на должную высоту поднять, чтобы зимние плавательные бассейны были у народа, чтобы в труде человек не горбатился, чтобы справедливость природы в здоровье и красоте его торжествовала. Не все еще сделали, а будем делать и делать. В том числе и войны, уродующие людей, изничтожим. Это я тебе насчет красоты… А насчет того, что ты пустоцвет… Женская твоя судьба у нас на заводе. Ходит он тут, поблизости, не побоится он твоей красоты, возьмет ее и будет добрым ей хозяином. Уж ты поверь мне. А теперь отдохнуть мне надо. Партийное собрание сегодня. Принеси-ка мне подушку из спаленки. На диванчике привалюсь, тут прохладней вроде. А потом поторапливайся за приданым тезке своему, а то универмаг закроется.
XXVI
На партийном цеховом собрании надо было обсудить меры по улучшению работы с изобретателями и рационализаторами. Доклад делал сам Гудилин. От Егора Кустова Александр Николаевич узнал, что несколько дней назад Гудилин вдруг сделался просто неузнаваемым. Как ветром сдуло с него чванливость и барские замашки. Этой метаморфозы никто не мог объяснить. Даже критика на партактиве заметно не повлияла на этого начальника, а тут вдруг ни с того ни с сего преобразился человек. Егор Кустов рассказывал о Гудилине: