Отец
Шрифт:
— Выходит дело, такого средства пока у нас нет, чтобы бомбы и прочие атомные штуки еще в полете обезвреживать, а еще бы лучше обратно на империалистов заворачивать? Вроде петушиного слова, что ли? — спросил Сергей Фомич.
— Не знаю, — ответил Дмитрий Александрович. — Но вместе с новым оружием всегда рождались и средства защиты от него. Наша наука работает в этом направлении, это я точно знаю. Да и вы все это знаете.
— Что правильно, — то верно, — согласился Сергей Фомич, смеясь. И все слушатели засмеялись.
После беседы Сергей Фомич с женой остались смотреть фильм. Артем и Дмитрий пошли домой. Квартира
— Ну, как прошел день? — спросил Артем.
— Могу только спасибо тебе сказать, — ответил Дмитрий. Ему захотелось братской откровенности. — Я и не думал, уезжая из Славянского Порта, что найду так много интересного и нужного для себя. То, что я приехал в родную семью, это уже очень важно. Потом я побывал на заводе. К тебе вот приехал. Вообще будто в широкий мир выехал; корабль — это, в конечном счете, стальная коробка. И на корабле зачастую жизнь сводится только к службе. Понимаешь ли, на корабле не ощущаешь большой жизни, как сложнейшего сплетения великого множества отдельных человеческих судеб. И собственная судьба тебе начинает представляться только службой. А это скучновато, Артем.
— А ты не прибедняешься? А твоя семья, дочь, родные?
— Все это так, но пойми меня… — Дмитрий откровенно и подробно рассказал брату о своих семейных неурядицах.
— Это всюду встретить можно, — мягко сказал Артем. — В любых вариантах. Видел, как я с супругой своей, ну что ли, цапаюсь.
— Не то, Артем. У меня с Зинаидой Федоровной все по-иному. Скажу прямо: мне сейчас стыдно, что я приехал к отцу с матерью каким-то несчастненьким, даже сострадание у матери вызвал. Уже сомневаться начал: была ли у нас с женой любовь? Ну конечно же, была да вот как-то все скособочилось. А как выправлять?.. Тебя подобные сомнения не мучают?
— Честно сказать, не мучают. Досада иной раз берет на разные неустройства.
— Вот-вот. Это потому, что вы с Викой настоящие хозяева жизни. А мы, как ни говори, на готовом живем, хотя служба и трудна и берет тебя целиком. Я бы сказал, что в мирное время мы хорошо обеспеченные иждивенцы, а это, брат, и психологию формирует, даже у наших жен.
— Пожалуй, я тебя понимаю. Но, Митя, уж если ты так ясно видишь причины семейных неурядиц, разве не можешь их устранить? Ну хорошо, жена, допустим, омещанилась — прости мне это грубое слово, — а сам-то ты? Не должен ли ты как-то усилить свое влияние на жену?
— Власть мужа?
— Да. И тут нечего стесняться.
Плита накалилась докрасна. Артем поставил на нее чайник, потом сходил в кладовку, порылся в чемодане и приготовил стол к чаепитию.
— На неожиданную мысль меня навел наш разговор, — сказал он, снова садясь к плите. — Дело, конечно, государственное, и не мне его решать. А все же… Я отлично понимаю: кадровый офицер должен быть особо воспитан, он внешне даже должен быть, ну, вроде как параден, с отличной выправкой, он должен отлично знать военное дело, он особо должен быть дисциплинирован, ну, ты лучше меня знаешь, что значит быть офицером. И, конечно, его службу нужно и материально хорошо вознаграждать. Но ведь он сын трудового народа. И не чересчур ли порой некоторые наши военные заофицериваются?
— Бывает, — согласился Дмитрий.
— Поставь-ка на мое место отлично вышколенного
— А что поделаешь?
— Ничего не поделаешь. Ты говоришь: вы, офицеры, люди особой психологии. Вот и скажи мне: суворовские и нахимовские училища — это хорошо?
— Считается, что это очень хорошо.
— Не знаю. Сравни-ка, в каких условиях воспитываются дети в суворовских училищах и в ремесленных. У нас в областном городе есть училище. Гордость города! Здание — дворец. Там за годы учения на юношу полный лоск наводят, даже танцам выучат, до мозга костей военный человек. И только. Понятие о труде народа, связь с жизнью народа у него вроде как теоретические. Ну, и психология у него тоже понятная. Ведь когда он еще форму суворовца носит и видит ремесленника, он уже считает себя особенным, привилегированным существом.
— Но армия есть армия.
— Не возражаю. А представим себе, что в один прекрасный день нам станут не нужны армия и флот. Мне думается, Митя, этот день будет последним великим подвигом наших Вооруженных Сил, для совершения которого потребуется огромное моральное напряжение. Представляешь?
— Представляю. И незачем брать в пример полное упразднение армии и флота. Уже производятся значительные сокращения наших Вооруженных Сил.
— Видим, знаем. Вот и скажи мне: в наших сегодняшних условиях можем ли мы готовить с детских лет офицера в чистом виде? Да и нужно ли это?
— Артем, это проблема! Могу лишь про себя сказать: я начал свою трудовую жизнь с завода, и в этом мое счастье, это я особенно сейчас сознаю. Вернуться в случае чего к станку мне будет трудно, но именно рабочая юность и заставила меня задуматься о том, о чем я тебе говорил откровенно, то есть заставила более или менее правильно смотреть на себя.
— Вот это-то и должно крепко сидеть в голове офицера Вооруженных Сил страны, которая строит коммунизм. Ну что ж, Митя, пойдем чай пить… — Артем снял закипевший чайник и пошел в свою комнату. — Значит, ты вздремнешь на моей кровати. Я тоже найду, где кости расправить. Соседи мои загуляют: танцы, наверное, будут после кино, а ты их не жди. Они тихо приходят, не беспокоят.
В третьем часу ночи Артем разбудил Дмитрия, и они поехали на дальнюю станцию к скорому поезду.
Ночная поездка по зимней дороге оказалась трудной для Артема, он сосредоточенно вел машину и был неразговорчив. Да будто уж все и переговорили. Дмитрий, сидя рядом с Артемом, был переполнен родственно-любовными чувствами. «Это счастье, что у меня есть такой замечательный брат, сколько в нем доброты и какой он мужественный и правдивый, — думал Дмитрий. — И вообще какое счастье, что я побывал дома!». Он был убежден, что ему ничего ни от кого не надо, что он как бы наполнился такой силой, которая ему поможет побороть все, что было плохого в его собственной семье. Он уже хотел быть с женой, с дочерью как можно скорей и провести с ними остальные дни отпуска.