Отечественная война 1812 года. Школьная хрестоматия
Шрифт:
Кроме воспитателей в собственном смысле — Николая Салтыкова, Протасова, Сакена, Екатерина II окружила своих внуков выдающимися наставниками; то были Крафт по экспериментальной физике, Паллас по ботанике, полковник Массон по математике, Михаил Муравьев по русской литературе и истории и нравственной философии. В 1783 году их воспитание было вверено полковнику Лагарпу, который в роль на-ставника вносил «сознание своего долга перед русским народом». Этот республиканец из Ваадтского кантона, будущий, инициатор швейцарской революции, старался дать обоим великим князьям чисто демократическое воспитание.
Среди приближенных Екатерины II, в особенности когда началась французская революция, поднялись ожесточенные нападки против Лагарпа, исходившие от приверженцев старины, агентов коалиции, французских эмигрантов. Императрица, насколько могла, поддерживала выбранного ею наставника.
Это воспитание, по отзыву князя Адама Чарторыйского, «из-за отъезда Лагарпа, осталось ко времени женитьбы Александра незаконченным. С тех пор всякие систематические занятия прекратились. Никто даже не советовал ему заняться чем-нибудь... Александр, будучи великим князем, не прочел до конца ни одной серьезной, поучительной книги». Ростопчин так оценивает его обычное окружение: «Это — либо глупцы, либо вертопрахи, либо молодые люди, о которых и сказать нечего». Александр был красив, и знал это. Его бабка говорила о нем: «Он будет иметь успех... У него наружность, которая располагает». Ростопчии менее снисходителен: «Ему вбили в голову, что его красота обеспечивает ему победу над всеми женщинами... Он найдет достаточно негодниц, которые заставят его забыть свои обязанности». Александр вскоре стал пренебрегать молодой своей женой Елизаветой Баденской.
Третий период воспитания Александра относится к царствованию его отца; это время было заполнено занятиями военным искусством и парадами, частыми нагоняями со стороны Павла I и сидением под арестом. Сам Александр, если и не приобрел военных талантов, то все же усвоил вкус к военщине.
В результате такого разнохарактерного воспитания Александр стал человеком двойственным, или, вернее, многоликим, нерешительным, иногда непоследовательным, колеблющимся между самодержавием и республиканскими идеями, с деспотическими склонностями и вспышками либерализма; с друзьями ранней своей молодости он был приверженцем английской конституции, со Сперанским — увлекался французскими идеями, с Аракчеевым — был ретроградом и сторонником полицейских мер; едва ли не бессознательно двуличный, порою откровенный, порою — законченный лицемер до такой степени, что почти оправдывает суровую оценку, данную ему Наполеоном: «подлинный византиец». Своей нерешительностью и колебаниями он был почти так же опасен для своих приближенных, как Павел I своей вспыльчивостью.
Внешняя политика России в начале XIX века
С воцарением Павла внешняя политика России впервые оставляет почву реальных интересов и начинает подчиняться отвлеченным положениям. Уже Екатерина II поощряла составление европейской коалиции против революционной Франции, но при этом ее главной целью было отвлечь внимание Европы от вопросов польского и восточного, чтобы обеспечить большую свободу действий для России. Павел принял самое деятельное участие в этой коалиции, но уже исключительно во имя борьбы с революционным началом. Прежние цели были забыты настолько, что к коалиции была приобщена Турция, с которой Россия заключила в 1798 г. союзный и оборонительный договор. Одновременно была прекращена война с Персией.
Русское войско двинулось в Западную Европу; Суворов совершил знаменитые альпийские походы. В 1800 г. оба обстоятельства вызвали резкий поворот во внешней политике Павла: 1) с возвышением Наполеона, который принял звание первого консула, Франция перестала казаться Павлу очагом революции; 2) Англия захватила остров Мальту, что являлось посягательством на права Павла, еще в 1798 г. принявшего достоинство великого магистра мальтийского ордена.
Павел сближается с Наполеоном и готовится к борьбе с Англией. На английские товары и суда в русских портах налагается эмбарго; Павел отдает распоряжения о движении русских войск в Индию. Смерть императора останавливает выполнение этого фантастического проекта. По воцарении Александра был намечен план невмешательства в западноевропейские дела, но вызывающий образ действий Наполеона нарушил спокойные намерения русской дипломатии. Князь Чарторыйский, ставший во главе Министерства иностранных дел, выдвинул план присоединения России к антифранцузской коалиции в надежде, что борьба с Наполеоном поможет Польше вернуть политическую самостоятельность, сохранив с Россией династическую связь. В начале 1805 г. коалиция была составлена; к России примкнули Швеция, Англия и Австрия. Пруссия ограничилась пропуском русских войск через свои владения. Открывшаяся кампания ознаменовалась капитуляцией Мака при Ульме, занятием Вены Наполеоном, поражением австро-русской армии под Аустерлицем. Австрия заключила унизительный Пресбургский мир, а Пруссия вступила в наступательный и оборонительный союз с Францией. В 1806 г. разрыв этого союза и последовавший затем разгром Пруссии войсками Наполеона вновь вызвал Россию к борьбе
Правительство прибегло к экстренным мерам для поднятия воинственного воодушевления в войске и народе. От имени Святейшего Синода Наполеон приравнивался к антихристу и борьба с ним объявлялась религиозным подвигом. Кампания была начата неудачно, вследствие ошибок дряхлого Каменского, назначенного главнокомандующим. Заменивший его Беннигсен выдержал натиск Наполеона при Прейсиш-Эйлау (январь 1807). В конвенции, заключенной между Россией и Пруссией, были намечены довольно широкие планы: изгнание французов за Рейн, превращение Германии в новую конституционную федерацию под покровительством Австрии и Пруссии. Россия не выговаривала себе ничего и соглашалась даже на гарантирование неприкосновенности Турции, несмотря на то, что в это самое время шла русско-турецкая война. Австрии и Англии за присоединение к конвенции были обещаны территориальные приращения, но обе державы остались в стороне, усматривая в коалиции шаг к возвышению Пруссии. Поражение Беннигсена под Фридландом (июнь 1807 г.) заставило Россию думать о мире, в то время как и сам Наполеон, искавший союзников на континенте, наметил для этого Россию. Так подготовилась комбинация, закрепленная тильзитским свиданием (июль 1807 г.). По Тильзитскому договору польская часть Пруссии превратилась в великое герцогство Варшавское, отданное саксонскому королю; Россия получила Белостокскую область и обязалась заключить с Турцией перемирие и вывести войска из Молдавии и Валахии, с тем, чтобы и турки не занимали этих княжеств до заключения мира.
Франция брала на себя посредничество между Россией и Турцией, а Россия — между Францией и Англией. В секретных договорах Франция и Россия обязывались помогать друг другу во всех войнах, причем России предоставлялось распространиться за счет Турции до Балкан и отнять Финляндию у союзницы Англии, Швеции.
Встреча в Тильзите. 1807 год
Восьмого числа поутру я находился в главной квартире в Амт-Баублене. При мне приехал туда, с ответом на предложенное Беннигсеном перемирие, адъютант маршала Берьте, Луи Перигор (племянник Талейрана). Я знал его за три года прежде в Петербурге, когда он числился при французском посольстве. Но там я видел его мальчишкою и во фраке; а тут увидел его возмужалым и в гусарском платье. Он был недурен собою и казался еще красивее в черном ментике, который весь горел золотом, в красных шароварах и в медвежьей шапке, что французы называют colback .
Перигор принят был весьма вежливо. Это было в порядке вещей, но, к сожалению, с излишнею снисходительностью к его наглости. В зале, где находились сам Беннигсен со множеством других генералов и разного рода чиновников, с непокрытыми, как всегда и везде водится, головами, Перигор вошел нос кверху и в шапке на голове, остался в ней до обеда, не снимал ее за обеденным столом Беннигсена и так был до самого своего отъезда. Все это сделано было под предлогом, что военный устав французской армии запрещает снимать шапки и каски офицерам, когда на них лядунки, означающие время службы. Пусть так; но кто мешал Перигору, по исполнении данного ему поручения, снять лядунку и после лядунки шапку? Он тем соблюл бы и законы военного устава своей армии и гораздо прежде их принятые общежития, что, впрочем, всегда соблюдалось французами и прежде и после Перигора. Надо полагать, что не в его голове родилась эта дерзкая мысль. Она внушена была ему свыше, как мерило нашей терпимости; а терпимость наша служила, может быть, мерилом числа и рода требовании, которые явились при переговорах о мире. Как знать? Легко могло случиться, что со сбитием долой шапки с головы Перигора вылетело бы и несколько статей мирного трактата из головы Наполеона. Дело было в шапке, но мы не умели, — я не хочу сказать: мы не смели, — воспользоваться этим случаем. Это умышленное пребывание с покрытой головой, при нашем главнокомандующем и при наших генералах и чиновниках, было почувствовано всеми, но никто не сказал ни полслова о том Перигору, хотя бы посредством косвенной шутки .
Боже мой! какое чувство злобы и негодования разлилось по сердцам нашей братии, молодых офицеров, свидетелей этой сцены! Тогда еще между нами не было ни одного космополита; все мы были старинного воспитания и духа, православными россиянами, для коих оскорбление чести отечества было то же, что оскорбление собственной чести. Разгоряченное воображение наше представило нам Перигора каким-то татарским послом, приехавшим за данью в стан великих князей российских, каким-то гордым римлянином, другом Попилием, обводившим вокруг нас черту мечом своим, с приказом не переступать чрез нее, пока не покоримся всем его требованиям. Поступок Перигора был первым шагом к оскорблению нашего достоинства, столь часто впоследствии оскорбленного Лористоном, Савари и в особенности Коленкуром проклятой и наглой памяти; но зато, в день победного вступления нашего в Париж, надо было видеть, как все эти лица униженно прибегали к великодушию нашего государя.