Отель «Большая Л»
Шрифт:
Когда рассказываешь, выходит долго, но думаем-то мы гораздо быстрее. Так что все эти мысли действительно промелькнули у меня в голове. Если бы можно было думать о том, что произошло сегодня, и одновременно как-то фиксировать это на пленке, я бы уже давно закончил. И спокойно спал бы. Хотя нет, я бы ворочался в постели и думал о папе. Смертельно усталый, но сна – ни в одном глазу.
Тот крайний защитник – вылитый зомби! – сам помог мне с выбором. Он ухватил меня за футболку. Всего на секунду. Но все же. Клянусь, я на миг потерял равновесие! Наверно, я смог бы устоять на ногах. С трудом. Но шанс был бы упущен. И я упал. Покачиваясь, сделал еще несколько шагов и упал. Даже удержись я на ногах, зомби все равно совершил нарушение,
В общем, я это сделал. Я решил упасть, и так на моем месте поступил бы каждый. Я упал как подкошенный. Так сказал бы Феликс: Кос упал как подкошенный. Это он меня научил так говорить. Я упал как подкошенный, арбитр засвистел и указал на одиннадцатиметровую отметку.
Подняв голову, я увидел, что папа и Изабель радостно выплясывают рядом с воротами и, разбрызгивая вокруг себя пиво, распевают «We are the champions» [2] . Все мчались к полю, а дети даже выбежали прямо на него, чтобы лучше видеть. Ричард стоял у меня за спиной. Он ободряюще кивнул мне. Это он молодец. Я положил мяч на отметку. Выпрямившись, я увидел, что Изабель снимает все мобильным. Я подмигнул ей. Если ты не герой, нужно постараться им стать. Хотя бы в глазах одного человека. Я подмигнул, и в эту секунду сосиска и пиво выскользнули у папы из рук, он схватился за грудь и согнулся вдвое. Он попытался выпрямиться. Его лицо… На нем отражалась не боль, даже не испуг. Удивление. И тут он рухнул на землю. В панике завопив «Папа!», я наобум толкнул мяч носком в сторону ворот и кинулся к отцу.
2
«Мы – чемпионы», песня группы Queen 1977 года.
[Кос долго молчит. По-моему, я слышу, как из крана бежит вода и кто-то стучит в дверь. Или пинает стену.]
Добраться до папы я не смог. Вокруг вопили и улюлюкали, будто с неба посыпались тысячеевровые банкноты, зрители выбежали на поле и схватили меня, я отбивался, но без толку, меня подняли и, подбрасывая в воздух, потащили куда-то, и я не видел папы и кричал, чтобы меня отпустили, поставили на ноги, но мои крики были не громче писка мыши в желудке у льва, и толпа, распевая «We are the champions», уносила меня все дальше и дальше от папы, а в голове у меня только и вертелось: папа умрет… папа умрет… и он тоже умрет. Все смотрели на меня и ухохатывались, думая, что я плачу от счастья, а я и не плакал вовсе. «Косси!», «Косси!», «Косси!»…
Тут завыла сирена скорой – и через полчаса я сидел в могильной тиши больничного коридора.
С золотой медалью на шее.
По-моему, белизна больничных постелей заразна
Когда умирала мама, меня не было рядом: все решили, что лучше мне при этом не присутствовать. Да я и сам струсил. С ней был папа. И Либби. По-моему, важно, чтобы кто-нибудь ласково на тебя смотрел, когда ты умираешь. Чтобы ты видел: этот человек рад, что ты жил. Чтобы этот человек поблагодарил тебя, даже если ты промолчишь в ответ, потому что не можешь ничего сказать. Но ты это видишь. Поэтому я обязан был быть рядом с папой. Он должен был видеть меня и то, что я его любил. Люблю. Я так рад, что все-таки успел в последний момент запрыгнуть в скорую! И папа был рад, я видел. Он мне улыбнулся. И взял меня за руку. И не отпускал, пока мы не приехали в больницу.
Там с папой стали делать всякие вещи, при которых присутствовать не разрешалось. Я сидел и ждал в коридоре. В футбольной форме, в бутсах, с грязными коленями.
– Скоро придет врач.
И ушла.
Тогда я стал подглядывать. Дверь палаты была приоткрыта. Папа лежал в кровати у окна, от его тела к машинам бежали провода. В носу у него была такая штука для подачи кислорода. Выглядел он жутко больным. Но еще шевелился и разговаривал с медбратом.
– Надо было надеть кепку, – сказал он. – Это все от солнца.
– Через несколько дней мы узнаем больше, – ответил медбрат.
– Несколько дней? У меня же отель!
– У вас только одно сердце. Если оно не выдержит…
Так я и знал, я сразу понял: это инфаркт!
– Но мне было больно здесь, – папа показал на середину груди, – а сердце тут, – он ткнул пальцем левее.
– Это распространенное заблуждение, – ответил медбрат.
И папа вдруг так испугался! Он побелел как мел, серьезно. Казалось, ему лет сто.
– Пожалуйста, скажите моим детям, что все будет хорошо, – попросил он медбрата.
– Могу соврать.
– Спасибо.
Медбрат скользнул взглядом по двери и увидел меня.
– Тебя же попросили подождать в коридоре, – строго сказал он.
Я быстро помахал папе, и он помахал в ответ, не поднимая руку с кровати.
Опять я сидел в коридоре. Сестры еще не пришли. А что если они опоздают?
Мне так хотелось быть с папой! Он, конечно, не при смерти, но мама тоже долго не умирала, хотя мы уже знали, что это неизбежно. Тогда хочешь не хочешь, а становишься другим человеком. Иногда мы забывали об этом, но, когда она вдруг улыбалась, мы знали: улыбаться ей осталось недолго. Вот и теперь мне было страшно. В скорой папа мне улыбался и даже шутил, но видно было, что он тоже боится. И он отчего-то выглядел ужасно усталым. По-моему, белизна больничных постелей заразна.
«У вас только одно сердце», – сказал медбрат. Лучше бы у человека были два сердца и одна ноздря, но я тут не главный.
Если папа умрет, мы останемся сиротами: ни дядей, ни теть у нас нет. Мама и папа были единственными детьми, поэтому сами родили четверых. Если папа умрет, то кроме нас самих у нас никого не останется. Вот был бы у меня старший брат!..
Так думал я в коридоре, но не успел додумать, как явились сестры. Впереди, как полагается матери, шагала Либби. Рядом, держа ее за руку, скакала Пел. За ними следовала Брик в полном боевом облачении – размалеванная, со всеми своими цепями, браслетами и пирсингом. Все это блестело и переливалось в противном свете больничных ламп. Брик надела свою самую короткую юбку.
Пел подбежала ко мне.
– Папа уже умер? – поинтересовалась она чуть ли не с надеждой в голосе.
Я спросил, где они так долго пропадали.
– Брик надо было нарядиться, – сообщила Пел.
– Да вы сдурели? – рассердился я. – Не в театре же!
– Знаешь, что мы сейчас видели? – вступила в разговор Брик. – Палату, где мама…
Не в силах продолжать, она сжала зубы и показала туда, откуда они пришли. Она имела в виду палату, где мама лежала перед смертью.
– Мама не умерла, она изменилась, – заявила Пел.
Такое она говорит часто. И верит в это. Мы с Либби не хотим ее разочаровывать, но Брик подобные заявления на дух не переносит.
– Да уж, довольно сильно изменилась, – желчно ответила она.
Под глазами у нее растеклась тушь.
Медбрат поманил нас в палату.
– А ну соберитесь! – приказала Либби. – Брик, держи себя в руках, Пел, веди себя нормально.
Папа сидел в постели. Рубашки на нем не было, грудь была вся заклеена проводами. На лице у него играла широкая улыбка. Будто уголки его рта были подвешены на рыболовные крючки, а сверху кто-то тянул за леску. Боже, как папа старался!