Откровения пилота люфтваффе. Немецкая эскадрилья на Западном фронте. 1939-1945
Шрифт:
– Я ничему не научился, только верить в него, – монотонным голосом произнес мой друг. – Теперь я теряю силы. У меня больше нет никаких целей.
Бесчисленные звезды сияли над двумя человеческими существами – над нами. Каких огромных размеров достигают наши страдания, подумал я, какой огромный запас боли должен быть в этой Вселенной.
Часы на башне маленького немецкого городка пробили полночь. Я протянул руку Вернеру. Сегодня был его двадцатый день рождения. На этом мы расстались, не сказав друг другу ни слова.
Я только улегся в кровать, когда вошел Хинтершаллерс.
– Там внизу девушка. Угадай,
– Я уже лег спать.
– Даниэль, приятель, это Даниэль!
Хинтершаллерс втолкнул ее в мою комнату. Она пристально посмотрела на меня.
– Я так рад, что ты нанесла нам визит!
– Не хочу наносить никаких визитов, – ответила Даниэль.
Несколько секунд я пытался понять, что девушка хотела этим сказать, потом догадался: она собиралась остаться.
– Я могла бы скоро вернуться во Францию, но больше не хочу.
– Но будет очень тяжело, дорогая. Через несколько дней Германию заставят капитулировать. Германия проиграла войну.
– Ты уже говорил это однажды. Но дело не в этом.
– Что же ты собираешься делать?
– Ничего. Только останусь здесь, около самолета, на котором летал Ульрих; около людей, с которыми служил и которые любили его. Я хочу, чтобы он снова был рядом, хочу слышать гул мотора его машины, закрывать глаза и видеть его, идущего от ангара. Я хочу остаться рядом с ним.
– Вместо этих фантазий тебе лучше все забыть. Через несколько дней мы перестанем летать и лишимся своей формы.
Глядя в пол, Даниэль тихо произнесла в ответ:
– Тогда я начну искать человека, похожего на Ульриха.
– Но он не сможет быть Ульрихом.
– Почему бы ему не быть таким Ульрихом, каким я представляю его себе! По пальцам обеих рук я могу сосчитать часы, проведенные с ним. Я любила его гораздо больше, чем знала.
– Так ты хочешь найти человека, который был бы похож на Ульриха? Его двойника?
– Да, я ищу его двойника, двойника с его сердцем.
– Думаешь, ты нашла его?
– Да, вероятно, я нашла его.
Даниэль пожала мне руку и ушла.
С первыми лучами солнца мы выехали на летное поле. Даниэль, для которой Хинтершаллерс каким-то образом раздобыл комнату, уже встала, чтобы ехать с нами.
Военные самолеты садились непрерывным потоком. Из них быстро выбирались женщины и дети. Кто-то мог захотеть поспать подольше, но нашим единственным желанием было забрать последних беженцев с линии фронта. Может быть, война уже закончилась!
Перед ангаром стояли старший механик и молодой механик, который часто предсказывал летчикам судьбу.
– Какие новости?
– Эти люди из Штеттина, – сообщил старший механик, указывая на самолеты. – Они эвакуируют женщин и детей из района русского окружения. Говорят, «Спитфайры» постоянно атакуют транспорт с большой высоты прямо над городом и сбивают.
Мы с Вернером взглянули друг на друга. Одновременно к нам пришла одна и та же мысль: нужно ли нам взлетать? Возможно, мы смогли бы спасти один-два транспортных самолета. Но сегодня у Вернера был день рождения, а у нас всегда существовал обычай не отправлять именинников в бой. Мой друг колебался. Впервые я видел его неуверенным в себе. Мне было понятно, что происходило в его душе. Вернер боялся вступить в схватку без великой цели и веры. Германия для него погибла, другую он не мог
Но он видел лица спасавшихся бегством женщин и детей.
– Мы взлетаем, – сказал мой друг. – Готовь наши самолеты!
Когда мы со старшим механиком шли к машинам, молодой механик задержал меня.
– Не вылетай сегодня! – горячо произнес он. – Я не хотел никому говорить, но война закончится через несколько дней, и ты не должен погибать. Говорю тебе, не вылетай сегодня! Ты не вернешься!
Я не успел еще оправиться от страха, как он исчез. Приступ тошноты и боли потряс меня. Я не хотел умирать. Особенно сейчас! После долгого времени за развалинами настоящего я, наконец, увидел новую, прекрасную цель. Несколько месяцев назад о ней можно было лишь задумываться, но теперь это была ясная, свежая цель, ради которой стоило жить. Путь к ней мог лежать сквозь колючие заросли и болота, бесчестие и голод, но я уже ощущал в себе силу и любовь, которые могли преодолеть все преграды. Сейчас стоило жить ради Германии, поверженной и обескровленной. Для возрождения ей была необходима сила свободных, отважных сердец. И еще я думал о Даниэль.
Рев моторов вернул меня к реальности. Вернер уже сидел в кабине своего самолета. Я побежал к моему другу. Нужно было передать ему слова механика. Но когда я забрался на крыло, мне вдруг стало неловко говорить это Вернеру.
– Молодой механик? – спросил он, догадываясь, о чем я хотел предупредить, и заглушил мотор.
– Да, он так сказал.
– Я не вернусь, – мягко произнес он. – Я чувствую это. Зачем? Теперь все бессмысленно, все пропало!
Его рука бессильно лежала на борту кабины. Даниэль бежала к нам. Вернер смотрел на приборную панель, а я на девушку. Никто не произнес ни слова. Но мы с Даниэль, кажется, думали об одном и том же: есть добро и зло; то и другое лежит между тем, что правильно и что неверно. Как и Ульрих, я хотел придерживаться этого. Когда мое решение было принято, я знал, что Даниэль надеялась именно на это.
Возможно, из-за возникшей неловкости механик заговорил снова:
– Да, моя мать живет в Штеттине. Но я еще не видел ее. Она должна прилететь сюда.
– Мы вылетаем, – произнесли мы в один голос.
Когда я забирался в кабину, Даниэль протянула мне руку. Она плакала, но ее голос звучал радостно:
– Ульрих вернулся. Я буду ждать тебя.
Наши самолеты прогремели по летному полю аэродрома, тяжело оторвались от земли и круто взмыли вверх. Пролетая над ангарами, я снова увидел Даниэль. Она махала рукой и вскоре превратилась в крошечную точку. Большие темные глаза следили за мной.
Яркий восходящий шар солнца повис в стальном небе. Маленькая стрелка высотомера равномерно двигалась от цифры к цифре. Восемь тысяч метров – самая безопасная высота, чтобы добраться до Штеттина незамеченным.
Справа, позади нас, лежал Гамбург с его доками и гаванями под черно-синей дымовой завесой, далеко на горизонте виднелся остров Гельголанд. Между густой синевой Северного и Балтийского морей лежали последние полоски северной германской земли, по которой еще не прошли маршем вражеские армии. Лучшей видимости и пожелать было трудно, хотя над горизонтом висела прозрачная дымка свинцового оттенка. Изгиб поверхности земли был четко различим. Казалось заметным торжественное вращение гигантского шара.