Открытая книга

Каверин Вениамин Александрович

– …Политически компрометируя своих противников, нацеливая на них карательные органы… – услышала я, войдя через минуту с подносом, на котором стояли графин с водкой и рюмки.

– Петр Николаевич, потом.

– Потом будет поздно.

– Уже поздно, – возразил Андрей. – Налей-ка и мне.

– Значит, условились: о другом!

– Условились, – охотно согласился Рубакин. – Кстати, Крушельницкий арестован.

Это был старый ученый, академик, некогда работавший у Пастера вместе с Гамалеей.

– Не может быть! За что?

Рубакин усмехнулся.

– Сегодня хорошая погода, – сказал он.

Я

только что вернулась домой. Погода была плохая. Рубакин выпил.

– Что же вы теперь будете делать с вашей мистической верой в плесень, Татьяна?

– Работать.

– Очень хорошо. Подпольно? В плане нет этой темы.

– И не было.

– А вы не боитесь, что Крамов…

– Нет, Петр Николаевич. В крайнем случае я постараюсь доказать, что с помощью плесени нельзя совершать политические убийства.

– Так же, как с помощью дрожжей, которыми всю жизнь занимался Крушельницкий, – сказал Андрей.

Я посмотрела на него. Беспомощное выражение пробежало по его лицу, очень бледному, с двумя глубокими складками у рта – я не замечала их прежде…

Глава седьмая

СВЕТ И ТЕНЬ

ПОЛЕ ЗРЕНИЯ

Мы читали рукопись Павла Петровича вместе с Андреем – я была рада, что эта трудная работа скрасила его вынужденное безделье: нужно было соединять разорванные главы, сличать повторяющиеся места, по строчкам, по словам разбирать поспешно набросанные страницы. Вслед за протоколом опыта шли наброски письма к Ленину. Программа Института защитных сил природы была разбросана по всей книге. Трудна была и сама манера письма. За мыслью, выраженной кратко и точно, шли пространные мечты о будущем науки, о будущем человечества, то, что в современной научной литературе выглядело бы старомодным и странным. Так, в книгах Циолковского рядом с колонками точнейших вычислений как бы высятся возведенные мечтой ученого причудливые, призрачные здания.

Некоторые страницы я узнавала, как узнают друзей после долгой разлуки. Вот та, которую Павел Петрович диктовал мне, а я ерзала и оборачивалась, борясь с желанием написать «токсин» через "а", потому что при этом слове мне неизменно представлялась такса. Могла ли я тогда вообразить, что пройдут годы и, перечитывая эти детские, кривые, то клонящиеся в сторону, то взлетающие строки, я буду тщательно восстанавливать нить, ведущую от одной мысли к другой?

Чтение шло медленно. У меня было мало времени, а Андрея мучили припадки слабости, которые время от времени заставляли его на весь день оставаться в постели. И мне стал помогать Виктор, который защитил свою диссертацию у Никольского. Потом к нам присоединились Лена и Катя Димант, и постепенно весь коллектив стал заниматься этой трудной работой.

Вовсе не мистической верой в плесень была полна эта книга – так выразился Крамов, который, очевидно, не прочитал, а лишь небрежно перелистал ее. Но мысль о целебных свойствах плесени действительно занимала в ней заметное место. На чем она была основана? На опытах, которые Павел Петрович подробно описывал в своей книге. «Вопреки многолетним заблуждениям, – писал он, – зеленая плесень не приносит ни малейшего вреда человеку. Но эта же плесень губительно

действует на гнойные микробы, и, следовательно, представляет собою лечебное средство».

Гнойные микробы! Испытывая влияние плесени на возбудителей разнообразных болезней, мы убедились в том, что плесень задерживает рост гнойных микробов. Но каким видом плесени пользовался в своих опытах Павел Петрович?

Неясное воспоминание мелькнуло передо мной при чтении этой страницы: вот я рассказываю старому доктору о том, что у Зины Николаевой из нашего класса огромный, незаживающий нарыв на ноге, и он лечит ее – сперва неудачно, а потом присыпает нарыв каким-то зеленоватым порошком, и Зина выздоравливает в несколько дней. У почтальона три месяца нарывают пальцы – тем же порошком, тщательно растертым в фарфоровой ступке, Павел Петрович присыпает их, и нарывы проходят. Не была ли это зеленая плесень?

Я поставила этот вопрос перед коллективом нашей лаборатории, и на столах снова – в который раз – появились заплесневелые корки хлеба и сыра.

Мне всегда нравилось оставаться в лаборатории по вечерам, когда медленно остывает все, что было сделано, обдумано, намечено за день и проступают контуры главного – того главного, что подчас зачеркивает работу не только минувшего дня, но месяца и года. Все утро прошло в горячем споре с Коломниным, и теперь нужно было подумать, прав ли он, спокойно оценив все его сомнения и возражения.

– Вы пользуетесь понятиями, взятыми из общих представлений о естественной защите, – сказал он. – А какое, в сущности, отношение к механизмам защиты имеет ваша зеленая плесень?

Два или три года тому назад Крамов в другой форме поставил передо мной этот вопрос – и я не нашла ответа. Но тогда я работала наудачу, а теперь у меня в руках были новые, связанные между собой факты. Подумаем же, о чем они говорят.

Илья Терентьич, оставшийся на ночное дежурство, зашел ко мне и спросил, не хочу ли я чаю. Я ответила, что хочу, он принес и заговорил о том, что волновало всех летом тридцать седьмого года.

– Это что же, Татьяна Петровна… Выходит, куда ни взглянешь, везде враги народа сидят?

– Не знаю, Илья Терентьич.

Он постоял, помолчал.

– Вот сын говорит, что на это надо смотреть как на явление природы. Можем мы остановить грозу? Нет. Так и тут.

Он вздохнул и ушел.

«Итак, – продолжала я думать, – о чем же все-таки говорят эти факты? И не только эти: еще на кафедре у Николая Васильевича я понижала ядовитость дифтерийного микроба с помощью экстракта из печени. Нет ли сходства между этим явлением и действием плесени на гнойные бактерии?»

Кажется, только что растаяли в сумерках косые тени деревьев на Ленинградском шоссе, а уже подошла ясная, теплая, еще совсем летняя ночь. Зажглись фонари. Тоненький серп молодого месяца мелькнул и пропал в облаках. Стало быть, сходство? А если нет между этими фактами ни малейшего сходства? Нет – вот и все!

И я стала думать о том, что завтра воскресенье и мы всей лабораторией собрались в Нескучный сад. И Андрей хотел вернуться из санатория на этот день и поехать с нами. Как он все-таки беспокоит меня! У него стали другие – погасшие, расстроенные глаза, другие движения, как будто он все время инстинктивно старается сбросить с себя какую-то тяжесть.