Открытая возможность

Моэм Сомерсет Уильям

Энн недоумевала, зачем Олбен задает столько вопро­сов. Казалось, он напрасно теряет драгоценное время. Сей­час главное было собрать кули, чтобы отправить их вверх по реке, подготовить лодки и раздать полицейским бое­припасы.

— Сколько полицейских в вашем распоряжении, сэр? — спросил Окли.

— Восемь и сержант.

— Могу я с вами? Тогда нас будет десять. Я уверен, что после перевязки смогу идти.

— Я остаюсь здесь, — сказал Олбен.

— Но ты должен отправиться на плантацию, Олбен! — воскликнула Энн. Она не верила своим ушам.

— Глупости! Отправляться туда сейчас — чистое безу­мие.

От Окли пользы мало, через несколько часов у него наверняка поднимется температура. Он будет только обу­зой. Значит, остается девять ружей. А китайцев сто пять­десят человек, у них есть огнестрельное оружие и сколько угодно боеприпасов.

— Откуда ты знаешь?

— Элементарный здравый смысл подсказывает, что в противном случае они не устроили бы такое. Плыть туда сейчас было бы просто идиотизмом.

Энн от изумления открыла рот. В глазах Окли тоже было недоумение.

— Что же ты намерен делать?

— У нас, к счастью, есть катер. Я пошлю его в Порт-Уоллес с просьбой прислать подкрепление.

— Но ведь подкрепление доберется сюда не раньше чем через два дня.

— Ну и что? Принн мертв, контора сгорела, план­тация сожжена. Какая польза от нас, если мы туда и отправимся? Я пошлю туземца разведать как и что, тог­да будем точно знать, что делают бунтовщики. — Олбен наградил Энн своей обаятельной улыбкой. — Поверь, дорогая, днем раньше, днем позже, но эти мерзавцы по­лучат свое.

Окли хотел было что-то сказать, но, возможно, не ос­мелился. Он был всего лишь метис, помощник управляю­щего. Олбен же, как администратор округа, олицетворял власть правительства. Однако глаза метиса отыскали взгляд Энн, и ей показалось, что он ищет у нее поддержки.

— Но ведь за два дня они могут такого натворить! — воскликнула она. — Страшно подумать.

— Какой бы ущерб они ни причинили, они поплатят­ся. Обещаю тебе.

— Ах, Олбен, не можешь же ты сидеть сложа руки. Умоляю — отправляйся туда сам, и немедленно.

— Не глупи. Мне не подавить мятежа всего с восемью полицейскими и сержантом. Я просто не имею права идти на такой риск. Добираться придется на лодках. Как ты думаешь: сумеем мы пробраться незамеченными? Высо­кая трава по берегам — идеальное прикрытие. Нас пере­стреляют, как куропаток. Никакого шанса на успех.

— Если два дня ничего не предпринимать, боюсь, ки­тайцы примут это за слабость, — сказал Окли.

— Когда мне понадобится ваше мнение, я вас спро­шу, — ответил Олбен ледяным тоном. — Как я понимаю, при первой угрозе вы сразу дали стрекача. Вряд ли от вас будет много помощи в критическую минуту.

Метис покраснел. Больше он не сказал ни слова и только смотрел прямо перед собой беспокойным взглядом.

— Я иду в контору, — сказал Олбен. — Напишу крат­кое донесение и немедленно отошлю с катером вниз по реке.

Он отдал приказ сержанту, который все это время не­подвижно стоял на верхней ступеньке крыльца. Тот отко­зырял и убежал. Олбен пошел в маленькую прихожую за своим шлемом, Энн побежала за ним.

— Олбен, ради Бога, удели мне минутку, — прошеп­тала она.

— Не хочу быть с тобой грубым, дорогая, но я очень спешу. Думаю, тебе не следует вмешиваться не в свое дело.

— Ты не можешь сидеть сложа руки, Олбен. Ты дол­жен отправиться, хоть это и рискованно.

— Не будь дурой, —

отрезал он.

Раньше Олбен никогда на нее не сердился. Энн схва­тила его за руку, пытаясь удержать.

— Я тебе сказал, что лезть туда мне сейчас беспо­лезно.

— А вот этого никто не знает. Там остались женщи­на и дети Принна. Мы обязаны что-то сделать для их спасения. Позволь мне отправиться с тобой. Ведь они их убьют.

— Если уже не убили.

— Как можешь ты быть таким бесчувственным! Если остался хоть один шанс их спасти, твой долг — попы­таться.

— Мой долг — действовать трезво. Я не собираюсь рисковать своей жизнью и жизнью моих полицейских ради туземки и ее полукровок. Ты что, за дурака меня прини­маешь?

— Но ведь скажут, что ты струсил.

— Кто скажет?

— Все в колонии.

Он презрительно улыбнулся:

— Знала бы ты, как мне плевать на мнение всех здесь в колонии.

Она пристально на него посмотрела. Уже восемь лет они были женаты, и Энн научилась читать любое выра­жение его лица, любую его мысль. Она глядела в его голу­бые глаза, как в открытые окна. Внезапно она побледне­ла, выпустила его руку и отвернулась. Не проронив боль­ше ни слова, она вернулась на веранду. На ее некрасивой мордашке был написан ужас.

Олбен вернулся в контору, составил краткий отчет о случившемся — только факты, ничего больше, — и через несколько минут катер уже тарахтел вниз по реке.

Два следующих дня тянулись бесконечно. Спасшие­ся бегством с плантации туземцы рассказали, что там творится. Однако из их взволнованных, бессвязных рас­сказов было невозможно получить точное представле­ние о том, что произошло на самом деле. Было пролито немало крови. Старший надсмотрщик был убит. Рас­сказывали дикие истории о насилии и жестокости. Од­нако о сожительнице Принна и его двух детях Энн не удалось узнать ничего. Ее бросало в дрожь при мысли о том, какая судьба могла их постигнуть. Олбен сколотил отряд, собрав столько туземцев, сколько мог. Они были вооружены копьями и мечами. Он реквизировал лодки. Положение было серьезное, но Олбен сохранял хлад­нокровие. Он был убежден, что сделал все возможное и теперь ему не остается ничего другого, как поддержи­вать заведенный порядок. Он выполнял свои обычные обязанности. Он играл на пианино. По утрам выезжал с Энн на прогулку. Казалось, он позабыл, что впервые за их совместную жизнь между ними возникла серьезная размолвка. Он считал само собой разумеющимся, что Энн признала мудрость его решения. Он, как и прежде, был ласковым и веселым, разговаривал шутливым то­ном; если же говорил о бунтовщиках, то с мрачной иро­нией. Когда настанет время расплачиваться, многие из них горько пожалеют, что родились на свет.

— А что с ними будет? — спросила Энн.

— Повесят. — Он брезгливо пожал плечами. — Нена­вижу присутствовать при казнях, от них меня тошнит.

Он очень сочувствовал Окли — того уложили в по­стель, и Энн ухаживала за ним. Возможно, Олбен жалел, что в ту отчаянную минуту говорил с ним оскорбитель­ным тоном, и изо всех сил старался загладить это любез­ностью.

На третий день, когда после ленча они пили кофе, тонкий слух Олбена расслышал рокот приближающегося катера. В тот же миг на веранду взбежал полицейский с сообщением, что виден катер британской администрации.