Открытие Индии (сборник) [СИ]

Советский военлет Валерий Черемша сидел на «губе».

Сидел он, лежа на заправленной казенной койке, расслабленно вытянув большое тело поверх синего верблюжьего одеяла, смятого, но не далее чем полчаса назад красиво «отбитого кирпичиком». На нем была любимая кожаная куртка – расстегнутая и на голое тело. Ноги его, босые, с подвернутыми до середины икр бриджами, были закинуты на блестящую кроватную спинку. Он с отвращением курил дрянную «Гуцульскую» сигарету, засунутую по самое «не могу» в видавший виды мундштук, и выпускал к крашеному охрой потолку клубы кислого, вонючего дыма. Краска на потолке растрескалась. Обычно загадочные криптограммы трещин сегодня совершенно недвусмысленно сообщали Валерию, что ближайшее будущее его незавидно. Ещё бы! Вчера он вдрызг разругался с комэском Петром Золотаревым, очень славно дал ему в рыло и обозвал Пидаром Дерьмовозовым. Пока душевные и телесные раны командира не затянутся, хорошего курева не видать – знал Черемша.

Но арест он заработал вовсе не за драку. По правде сказать, он его вообще не «зарабатывал» – имел как данность: ежедневную и непреходящую. Он уже порядком пообжился на гауптвахте, владел именной камерой с умывальником, шкафом для личных вещей, радиорепродуктором, редко пустующим буфетом и даже бывал навещаем по ночам фигуристой сестричкой Люсей из санчасти. Что поделаешь, так уж повелось – летное лихачество, хоть и высококлассное, надлежит примерно наказывать. Во избежание тиражирования. А поскольку ведущим асом и лихачом эскадрильи безоговорочно был признан он, Валерий Черемша, летать раз за разом под Троицким мостом на потеху разнокалиберным делегациям приходилось тоже ему. И, соответственно, получать затем привычные девять суток гарнизонного ареста.

Делегации посещали эскадрилью не так чтобы часто. Но зато когда заявлялись… тут уж не шали: вынь да положь им знаменитое черемшинское мастерство! Валерия (и камеру) к очередному начальственному набегу принимались готовить ещё накануне. Отменяли подачу к ужину спирта, выметали окурки и объедки. Приказывали побриться и начистить сапоги, которые, как известно, второе (если не первое) лицо военнослужащего. Посетители, зашедшие посочувствовать прославленному мастеру и ветрогону, заставали его придирчиво конспектирующим труды классиков марксизма или колотящим боксерскую грушу, доставаемую специально для этого момента из-под койки. Посетители (то старые большевики, то усатые ветераны Конармии, то делегаты очередного партсъезда, то коминтерновцы, а то и просто наркоматовцы или военные шишки) умилялись и брались давить на комэска, дескать, не мешало бы отпустить парня, видно же – вину он осознал… Под их могучим напором Золотарев, воскликнув «эх» и отчаянно махнув рукой, сдавался, и Валерий обретал свободу. Платить за нее приходилось показательным воздушным эквилибром.

Черемша, оседлав верный Фоккер-Д-7 с гигантскими алыми звездами на плоскостях, лихо влетал под исторический мост, едва не задевая крыльями за каменные быки. Мотор самолета громогласно гудел (к корпусу самолета были прилажены особые дощечки, с треском ударяющие о вращающийся пропеллер – для усиления звука), посетители хохотали навзрыд от гордости за мастерство смелого сокола Страны Советов, хлопали друг друга по облитым черным хромом плечам и утирали слезы счастья обветшалыми шлемами с синей ситцевой звездой. А порой ещё и палили в воздух из знаменитых «комиссарских» маузеров – 7,63-миллиметровых «Боло» конструкции 1896 года.

После красивой рискованной посадки Валерия Черемшу поздравляли, ласково журили за ненужный риск, арестовывали и препровождали на «губу». Там его уже ждали двести пятьдесят граммов доброй водки, обильная закуска и послушное, горячее тело медшлюшки Люськи.

Остервенело тиская ее начавшие рано увядать прелести, Черемша изо всех сил старался забыть о том, что сегодня, как и многократно прежде, лишь ловко сымитировал свой давний, принесший едва ли не всесоюзную славу, трюк. Трюк, разрешение на который он тогда шутливо испросил, помнится, у молоденького милиционера, дежурившего на мосту. Нынче под мостом были натянуты два тонких, но прочных стальных троса, по которым скользили направляющие втулки. Втулки крепились к концам крыльев аэроплана ещё на пароме, стоящем вне видимости наблюдателей. С него Черемша и взлетал, разгоняемый паровой катапультой. Преодолев опасный участок (это можно было делать хоть бы и с закрытым глазами, и даже вовсе спящим), Черемша нажимал скрытый от постороннего взгляда рычаг, втулки отстегивались, и самолет эффектно взмывал ввысь. Пока ошеломленные зрители следили за ним взглядом, тросы на всякий случай притапливались в Неве.

Один из наиболее известных мирных подвигов Советской военной авиации был ловкой мистификацией. Очевидно, не самой большой в стране победившего пролетариата, но для Черемши по-настоящему стыдной. Собственно, «губа» являлась всего лишь увеличивающим надежность сохранения звеном, ограждающим тайну от случайного раскрытия. В подпитии Валерий бывал ненужно говорлив.

Черемша докурил сигарету, сплюнул горькую слюну в дюралевую плевательницу и вздохнул. Очередной «подвиг» совершен вчера, незадолго до драки с командиром и, значит, как минимум неделю Валерий обречён провести в четырех стенах. Ночная же рыбалка, обещанная Золотаревым (как и качественный табак, напомнил себе Валерий ещё раз, копаясь в мятой сигаретной пачке), – недостижимая мечта минимум на месяц.

А как он любил ночную рыбалку! Наверное, за то, что она чрезвычайно напоминала пилотирование с последующим бомбометанием. Широкая лодка с карбидным фонарем на корме медленно скользит по мелководью. Слепящий свет, направленный вглубь, выхватывает фрагменты затянутого водорослями дна, похожего на заколдованный лес. В руке – многозубая острога на длинной ручке. Рыбья мелочь Черемшу не интересует. Только крупные хищники: судаки, щуки. Появляется полосатая спина. При известном воображении ее можно принять за вражеский бронепоезд, раскрашенный в маскировочные цвета. Ослепленная рыба замирает. Она в шоке. Острога вздымается ( «Открыть бомболюки!» ). Удар! (Взрыв!) Пароксизм последней, яростной рыбьей жажды жить…

И замечательное продолжение рыбалки потом, на берегу возле костра, где уха, водочка, неторопливые мужские разговоры.

Пропустить такое удовольствие из-за единственной зуботычины! И бил-то ведь за дело. «Знаешь, ты уже не тот, что прежде, Валерка, – сказал комэск на полном серьёзе. – Спекся, куклой стал на веревочках!»

Дьявольщина! И у Люськи месячные… Черемша снова закурил. Последнюю «гуцулочку», между прочим…

В дверь постучали. Кричать: «Войдите!» или же «Пошли вы в задницу!» не имело смысла. Несмотря на кой-какую вольницу, гауптвахта гауптвахтой оставалась: камера замыкалась снаружи. Черемша сел на скрипнувшей койке и все-таки хрипло пошутил:

– Не заперто!

Дверь распахнулась. За нею стояли двое незнакомых мужчин. По-над их широкими плечами барражировала побитая золотаревская физиономия, производящая многоцветной от обширного синяка поверхностью некие движения. Гримасы в результате движений получались не смешные, но зловещие.

– Собирайся, Черемша, – сказал негромко первый мужчина.

– Поторапливайся, – добавил ещё тише другой. – Машина ждёт.

– Валера, это товарищи из Центра, – запоздало сообщил Золотарев беспомощным голосом человека, понимающего, что на друга надвигается беда, отвести которую он ни в силах. – У них приказ. Убываешь в их распоряжение.