Открытие
Шрифт:
Однако до конца просмотреть картину не всем удаётся. В середине фильма с шумом раскрывается дверь и слышится заглушающий музыку басистый голос, вызывающий председателя колхоза.
— Александр Фёдорович, выдь-ка на минутку. Два жеребёнка потерялись…
Некоторое время механик напрасно крутит картину. Её не смотрят. Все взволнованы известием. С места поднимается Александр Фёдорович, спешит выйти Прасковья Ивановна; следом за ними покидает клуб ещё кто-то. Все идут в правление колхоза. Сзади плетётся виновник пропажи жеребят — какой-то нескладный парень. И все молчат.
В
— Вот тебе и наряд в кино. Тимошка не упустил бы.
На некоторое время вновь водворяется тишина, а потом уже спокойно начинают обсуждать, где могут быть жеребята и как их лучше найти. Ночью искать бесполезно. Мимо пройдёшь — не заметишь. На всякий случай посылают скотника в сельсовет — позвонить в милицию и предупредить о пропаже.
Время незаметно приближается к полуночи. Уже не стучит в ночной тиши движок, закончилось кино, умолкла деревня. Неожиданно под окном раздаются чьи-то шаги. В правление вбегает мать Тимоши. Её лицо взволновано, глаза кого-то ищут.
— Тимошки моего тут нет?
— Он в кино был, — отвечает Прасковья Ивановна. — Нет ли у ребят?
— Нигде нет.
— Искать надо мальца, — с трудом сдерживая волнение, говорит Прасковья Ивановна.
— А где искать? — спрашивает кто-то.
— «Где», «где»! — возмущается Прасковья Ивановна. — Знали бы, где, — искать не надо было бы…
В правлении гаснет электричество. Все выходят на улицу и расходятся в разные концы деревни. Кто в поле, кто к лесу, кто на большую дорогу. Договорились поискать, нет ли где поблизости мальчика. Ночную тишину прорезывает протяжный зов:
— Тимошенька-а-а!
В темноте покачивается огонёк фонаря. И снова:
— Тимошенька-а-а!
Это окликает своего исчезнувшего коногона Прасковья Ивановна. Она идёт полем и прислушивается к шорохам ночи. И вдруг она слышит лёгкий топот копыт. Прасковья Ивановна ускоряет шаг. И вот перед ней Тимоша. Он ведёт на верёвке жеребят.
— Ты откуда?
— Жеребят искал.
— А кто тебе разрешил, не спросясь, на ночь из деревни уйти?
— Да я недалеко, тётя Поля. До пастбища только.
— А ты откуда знал, что жеребята на пастбище?
— Куда же им ещё итти? Жеребёнок где пасётся, туда и бежит, — и тихо добавил: — Это чтобы председатель тебя не ругал.
— Ишь ты, и тут поспел углядеть…
Они возвращаются в деревню, идут медленно, и Прасковья Ивановна говорит Тимоше:
— Вот подрастёшь, парень, звеньевым будешь, меня заменишь, а там бригадиром, глядишь, и председателем выберут.
Тимоша еще никем не хочет быть — ни звеньевым, ни бригадиром, ни председателем. Он хочет лишь одного: чтобы всегда было так хорошо, как сейчас, когда он слышит ласковый голос тёти Поли и чувствует на плече её сильную и добрую руку.
Архитекторы
Шурик перелез через забор и пополз сквозь заросли чёрной смородины, крыжовника и малины. Загребая руками траву, он передвигался всё дальше и дальше, словно плыл в воде. Наконец он остановился около старой яблони, росшей под окнами дома, и быстро залез на неё. Сидя на суку, он смотрел в раскрытое окно и, забыв, что его могут услышать, говорил вслух:
— Нет, не разобрать, что к чему… Зелёное, голубое, коричневое…
В прогоне, у сада, Шурика ждали его друзья — Никита и Серёжа.
Сад, привлекший внимание ребят, принадлежал паромщику, деду Егору. Но интересовал их не Егор, а его сын — архитектор Пётр Егорович. Архитектор приехал погостить в деревню, и о нём говорили, что он составляет какой-то план новой деревни Ключи. И ребята мечтали хотя бы одним глазком взглянуть на этот архитекторский план. Будет ли в Ключах кино, стадион, лодочная станция и где всё это построят?
Никита и Серёжа завидовали Шурику. Счастливый, сидит на яблоне и всё видит. Но в следующую минуту им стало страшно за своего товарища. С реки, направляясь к дому, шёл сам архитектор, Пётр Егорович. Невысокого роста, в широкой соломенной шляпе и полотняной косоворотке, подпоясанной чёрным шнуром с кистями, он был похож на колхозного пчеловода, и совсем не производил впечатления сердитого человека. Но ребята ни разу с ним не разговаривали; они не знали, действительно ли он совсем не сердитый, как это им кажется; и потому, едва завидя архитектора, Сергей бросился к забору и предупреждающе свистнул; это означало: «Шурик, опасность, быстрей уходи из сада!»
Однако Шурик так был увлечён разглядыванием плана, что заметил Петра Егоровича лишь тогда, когда тот уже стоял под деревом и укоризненно говорил:
— Зачем же ты, парень, на яблоню-то забрался?
Никита и Серёжа с беспокойством ожидали друга. Ох, достанется ему! Еще подумают, что за яблоками полез. Но, к их удивлению, Шурик вышел со двора паромщика Егора улыбающийся и весёлый. Никита, не веря своим глазам, даже спросил:
— Обошлось?
— Всё сам обещал показать.
— Ну? — удивился Никита.
— Да, еще спрашивает: хочешь, говорит, быть архитектором?
— А ты что ему?
— Я говорю, — хочу, только я не один.
— Правильно, — одобрил Серёжа. — Ну и как?
— «Приводи, — говорит, — завтра утром и товарищей своих».
На следующий день рано утром Шурик, Никита и Серёжа сидели под окном Петра Егоровича. Каждому не терпелось стать скорее архитектором, но не все они одинаково верили в такую возможность. Больше всех сомневался Никита. Маленький, белобрысый, он щурил на солнце глаза и приставал к Шурику: а так ли тот понял Петра Егоровича, не ослышался ли и вообще не выдумал ли, что ребята могут быть архитекторами? Ведь Шурик известный заводила: то выдумает чудо-траву, а это оказывается клевер, то сказки рассказывает, что есть такие места, где землёй целые города засыпаны. Ну как тут верить Шурику? Пусть скажет Сергей, — ведь прав он, Никита.