Открытие
Шрифт:
И если я захочу, – могу доставить себе тонкое удовольствие подливать в светлую влагу её чувствований капельки тёмного скептицизма, капельки острой горечи понимания. Она будет постепенно вянуть, а я буду наблюдать это и наслаждаться моей маленькой местью жизни, которая отравила меня.
Я отравлен, – и вот отравляю сам, отравляю ценное, ещё не жившее существо… Наношу убыток жизни, лишая её энергии, которая служила бы её целям, если б я хотел этого».
И тут я снова протянул руку, чтоб разбудить жену.
Но… почему-то
Но когда добился, – мне стало холодно и страшно. Всё, о чём я думал, отлилось в твёрдую и резкую форму вопроса: люблю ли я свою жену? Тогда я встал, отошёл к окну и, прислонясь лбом к переплёту рамы, стал смотреть в сад. Он весь утопал в лунных лучах и тенях. И он молчал сосредоточенным молчанием существа, созерцающего тайны и уже много разгадавшего их.
«Жена…» – повторил я про себя и почувствовал, что это коротенькое слово, такое простое и, казалось бы, ясное, – звучит так холодно и ровно ничего не говорит ни уму, ни сердцу.
Таких звуков – много, они рождаются и умирают, не оставляя за собой ничего. Жена?! – Есть даже что-то рабски пошлое в этом.
Мы привыкли думать, что понимаем наши слова, и мы обманываем себя этой привычкой, – душа слов, значение их темны и незнакомы нам.
«Итак, – люблю ли я жену?» – спросил я. Я любил её глаза, её поцелуи и улыбку, её голос и жесты и ещё много таких мелочей и, пожалуй, всю её в этих мелочах. Но без них, как человека и живую душу, как сознание и загадку, как вечно вибрирующий в ответ на впечатления тонкий, чуткий, гармоничный инструмент? Любил ли я её такой?
Я не мог сказать себе, что искал в ней всё это – искал и желал найти… Мы встретились… Она, живая и бойкая девочка, понравилась мне более других, мне же тогда жилось так скучно и тяжело, и я подумал, что, может быть, ничего не проиграю, если женюсь. Я заинтересовал её собой и ощутил в себе желание быть горячо обласканным ею.
Заставил её немного пожалеть себя. Это так просто – заставить женщину пожалеть себя.
Особенно теперь, когда мужество в мужчине так же редко, как и женственность в женщине. Но, утратив много женственности, женщина всё-таки не разучилась жалеть – и в настоящее время любовь женщины – почти вся – сожаление к мужчине… слишком нищему духом и слабому телом для мужчины.
…Я всё забываю о главной теме…
Ответив на этот вопрос, я поставил себе другой…
«Что она любит во мне?» На это мне было труднее ответить, ибо – поистине – будь я на её месте, будь я вообще женщиной, я не думаю, что мне удалось бы найти что-нибудь положительное и сильное, что-нибудь достойное внимания в человеке таком, как я… кроме разве способности думать какими-то бесконечными спиралями, увлекающими мысль куда-то в пропасть без дна и без намёка на свет.
Но у женщин такая несчастная логика…
Порешив на этом с вопросом о её любви, я спросил себя ещё раз:
«Зачем, на что мы нужны друг другу, раз мы чужие, незнакомые люди?»
И тут я понял, что не люблю жену, ибо когда бы я любил её хоть немного, – я не в состоянии был бы так спросить себя… Мне стало холодно…
Что же будет дальше, когда она поймёт меня? Что будет с нею тогда? И как скверно, скучно будет мне! Сколько, наверное, будет слёз, сколько бесполезного, острого, рвущего нервы, отравляющего жизнь! Она вообразит себя сначала обманутой, потом мученицей долга, потом станет искать утешения и… заведёт себе любовника… Фи!..
Я снова подошёл к ней. Она всё спала, крепко, беспечно, и всё улыбалась мило, как дитя.
Но теперь она не будила во мне тех приятных чувств, что были обязательны так недавно… ещё вчера.
Я смотрел на неё и спрашивал себя:
«Зачем мне она, эта игрушка? Искать ли мне единения с нею теперь, когда я знаю, что его нет? Возможно ли оно для нас с ней… и вообще для людей возможно ли оно, это пресловутое „слияние душ“, это понимание друг друга?.. Единство интересов? Ба! Мы не сойдёмся на этой почве. Я хотел бы, чтоб меня ничто не задевало, я хочу покоя – вот мой единственный интерес».
Я ещё не прочь думать… но жить – нет, благодарю! Я уже жил лет десять и знаю, чего это стоит, жизнь – после двадцати пяти лет – это прогрессивная утрата сил, желаний, воображения… всего лучшего, в чём именно и есть жизнь. Ты создан для чего-то и должен делать что-то.
И всё, что бы ты ни делал, – должно, во-первых, согласоваться с существующими в данный момент моральными рамками, всегда достаточно тяжёлыми и тесными для того, чтоб раздавить человека, а во-вторых, все эти твои деяния очень мелки, очень скучны, очень пошлы.
Ибо ты – не гений…
Итак, значит, это дитя, моя жена, в один прекрасный день спросит меня, люблю ли я её, и с этого прекрасного дня у нас начнётся прескверная жизнь.
Как же всё это назвать? Ошибкой? Недоразумением? Не знаю, право… Между прочим, всегда почти и, кажется, всеми делается именно так – женятся, потому что влюбляются, узнают друг друга и разочаровываются, затем начинают «влачить существование» – что и называется семейной жизнью… Влачат существование те, у которых в душу вбит этот гвоздь, называемый долгом, те же, что поумнее, – разбегаются в разные стороны с хорошей памятью в виде тоски о времени и злобы друг на друга. И то и другое – неизречённо скверно.
Но «всё это фи-илософия, братец», как говорит один мой знакомый. А действительность – вот она – я боюсь моей жены, как человека, который принесёт мне в будущем много горя и беспокойства…
И теперь я смотрю на неё и думаю:
«Вот человек, который скоро заявит о своих правах на моё внимание к нему и на весь мир моей души… Станет рыться во мне, изучать меня, следить за мной, думать обо мне, и всё это затем, чтобы узнать, – что есть я. Я же сам так смутно представляю себе то, что есть моё „я“.