Шрифт:
Разгильдяи
За ужином мама говорит Косте:
— Вижу, тебя в компьютер затянуло по самые ботинки. И папа тоже заметил, между прочим…
Папа молчит, тефтельку жуёт. Но ясно — он с мамой согласен. И оба на меня смотрят, ждут, чтобы я тоже согласилась. Тогда нас уже трое будет, кто всё замечает.
Я спрашиваю:
— Как это — по ботинки?
А мама, с досадой:
— Не слышала, что ли, никогда, как говорят, — что затянуло кого-нибудь с ботинками?
И — снова к
— Давай-ка разберём твой день, весь по часам — чем ты сегодня занимался? Во сколько уроки закончились?
Хочет, чтоб он ответил: «Ну, в час…»
Или там — «В два».
И она тогда сможет сказать: «Вот видишь, сколько времени ты зря потратил!»
Но время-то от этого не вернётся с семи часов к двум, обратно!
Да и ей самой, может, назад, в два часа дня, от нас не хочется.
Сколько я слышала от мамы, что лучшее время — это вечер. К вечеру мы, наконец-то, собираемся, все четверо. И никуда не надо торопиться. Мы можем обсуждать свои дела, беседовать о том, что всем нам интересно…
Я думаю: вот это, что ли, интересно?
Костя так и будет молчать. И тогда мама у меня спросит:
— Лена, так во сколько вы из школы пришли?
И я отвечу:
— Да не помню…
Ведь правда, правда, я не смотрю на часы, когда вхожу!
Я сразу ставлю обед разогревать. И пока суп греется — танцую. В гимнастику меня не взяли из-за глаз, и дома я делаю мостик или на голове стою возле стены.
И вижу Костины ноги — вовсе не в ботиках, он как приходит, сразу в тапки переобувается. Он ходит по комнате задумчиво, я вижу, как на пол крошки падают — значит, он булочку жуёт.
Но вот ноги исчезают из моего поля зрения. А значит, он уже возле компьютера стоит. И, наконец, я слышу всегдашнее:
— Лен, это… Я долго не буду. Так только — от школы отдохну…
Я с головы на ноги встаю, очки беру, чтобы его лицо увидеть. Спрашиваю, как мама:
— А не затянет тебя?
Но он уже сам себе разрешил играть — не дожидаясь, пока я разрешу. А значит, надо с него глаз не спускать. Чуть только его затягивать начнёт — я его сразу в бок:
— Хочешь, чтоб вечером снова — про ботинки?
Сейчас так и скажу! Ну ладно, пусть ещё немного поиграет, ещё можно… Как раз у него такой момент… Он только на одного монстра отвлёкся, на зелёного — а сзади фиолетовый щупальце поднял…
Я кричу:
— Сзади, сзади!
А он:
— Ленка, не лезь ты, нельзя вдвоём!
С теми, кто по сети за этих монстров играет, — можно, значит, а со мной нельзя?
Костя шипит:
— Снова из-за тебя продую. Лучше иди чайник поставь!
А что, чай — это нормальная еда, что ли? Я вспоминаю про суп, бегу на кухню — и верно, он чуть не выкипел. То, что осталось, я разливаю по тарелкам. Хлеб режу, тороплюсь. И Косте кричу:
— Готово!
Хотя он сам не придёт. Ему надо в самое ухо закричать:
— Обедать! —
А сейчас уже всё, поздно! Затянуло его, прижало к монитору. Теперь он сидит сгорбившись, плечи вперёд, будто и впрямь хочет вовнутрь залезть. Весь затаился… И только рука с мышкой мечется по столу!
А ноги, кажется, живут сами по себе. Он ими отталкивается, подпрыгивает на стуле: быстрей, быстрей! Ах, значит, так — засада? Надо сгруппироваться, чтобы потом как прыгнуть!
Он группируется на стуле, а потом резко распрямляется. Стул крякает под ним. Булочка, надкушенная и позабытая, падает на ковёр. А Костя уже сидя бежит, пинает кого-то невидимого. Тапочки слетают с него — он не замечает…
Если сейчас позвать его: «Эй, Костя!» — он огрызнётся:
— Уйди, сказал!
А то и стукнет.
Мама приходит вечером, он поднимает на неё глаза — когда ты, мол, появилась? И нехотя снимает наушники.
Впрочем, иногда он без наушников играет. Они рядом на столе валяются. И всё равно — кричи ему, не кричи…
Особенно одну игру он полюбил.
Там каждый себе выбирает человечка. Они только цветом различаются, а так все одинаковые. Квадратные и с головами в виде тазиков.
На тазике глазища — ими ты вращаешь, чтобы засаду не проглядеть. Ножки у всех тонюсенькие — но прыгают те человечки без разбега, с одного угла монитора в другой.
И уж дубасят они друг друга по тазообразным головам… Грохот стоит, как будто вокруг тебя и впрямь в медные тазы колотят.
А пока один из них другого не поймает, сплошной такой звук идёт: «Мммммммм!» Или ещё есть: «Миу-миу-миу!» У всех нас от этого звука уши болят. Одному Косте нравится.
Он хвастается вечером:
— Ну, я сегодня отделал Рэта! Всё, Рэт — покойник!
Я пугаюсь: с ума он сошёл, что ли — маме докладывать об этом? Хотя мама сколько раз нам говорила: в семье каждый может поделиться своими переживаниями или своей радостью…
Но только попробуйте сказать: «Мама, у меня за контрольную трояк. Знаешь, я так переживаю!» Увидите, что будет.
И Косте с его радостью сейчас влетит.
Но нет. Мама теряется. Она только вздыхает и спрашивает:
— Рэт-то тебе что сделал?
А Костя ей:
— Знаешь, как он огрел меня дубиной по мозгам!
Рэта Костя никогда не видел — он живёт в Австралии. Можно сказать, на другой стороне Земли. Когда у нас день, у Рэта ночь.
Мама говорит: «Ну, я понимаю, ты — днём время тратишь, вместо того, чтобы уроки делать, на улице гулять. А эти бездельники по ночам не спят, и Рэт, и этот второй, как его…»
Я подсказываю:
— Хью, что ли?
С этим Хью Костя разговаривает больше, чем со мной. В чате, но какая разница. Можно подумать, что его сестра — это Хью. То есть брат — Хью.