Отметатель невзгод, или Сампо XX века
Шрифт:
– Что-о-о?! – сделала она большие глаза. – Не по чину запрос!.. Толстого сам директор считает!.. Пора бы быть в курсе.
– Ну, тогда выделите мне Боборыкина или хотя бы Стендаля. Только полностью!
– Может быть, вам еще БСЭ выдать? – кокетливо рассмеялась Дуся. – Поглядите-ка на полки.
Стеллажи опустели. Считателями были разобраны даже книги таких писателей, которые только издавались, но никем никогда не читались. Лишь кое-где сиротливо лежали худенькие книжонки – то были сборники стихов. Я хотел было взять такую книжечку – сочинения какого-то Вадима Шефнера.
– Дайте хоть эту, Дусенька.
– Считать стихи директор не рекомендует, – с дружеской интимностью прошептала аппетитная библиотекарша. – Он убежден, что поэты мухлюют: вместо того чтобы честно заполнять буквами всю страницу – пишут узенькими строчками.
– Если вдуматься – он вполне прав, – выразил я свое мнение. – Эти всякие поэты-рецидивисты, прикрываясь рифмами, втирают очки культурному человечеству!.. Нет, не надо мне этой книженции!
Я направился к директору, но по пути заглянул в бухгалтерию, в цветник нашего НИИ. По случаю жаркого дня, а также поскольку весь персонал состоял из дамского пола, счетоводки одеты были легко, почти по-пляжному.
– Не бухгалтерия, а прямо-таки бюстгальтерия, – шепнул я миловидной счетоводочке Тамаре. – Хотел бы я быть здесь главбухом.
– И через день сбежал бы. Работы – невпроворот. Штат увеличили на две единицы – и все равно приходится работать сверхурочно. Ведь на нас взвалили проверку считателей! Мы должны перепросчитывать просчитанные ими книги… Мы захлебываемся в литературе…
Действительно, книг кругом было полно. Они маячили и на столах, и на подоконниках, и даже на полу – штабелями и пирамидами.
Наконец я проник в кабинет нового директора. Он был погружен в считание. Я представился ему как хладмейстер, назвал свое имя и фамилию, но добавил, что в порядке дружеского общения он может именовать меня Шампиньоном.
– Шампиньон – это звучит обнадеживающе! – произнес директор, оторвавшись от книги. – Кого вы сейчас считаете?
Я ответил, что нахожусь в отпуске, но, поскольку до меня дошли вести о новаторском движении книголюбов-считателей, я досрочно прервал свой отдых, дабы включиться. Кроме того, на летнее время, пока не спадет жара, я готов возглавить работу бухгалтерии, где намечается прорыв. В порядке научного энтузиазма я могу трудиться в НИИ с утра до позднего вечера, ночевать же буду на опытном ягельном поле.
– К сожалению, все финансовые лимиты исчерпаны на три года вперед, – с грустью признался директор.
Пред моим умственным взором возник Разводящий и распроклятое бунгало. Дрожь прошла по моему телу.
– Для блага родного НИИ и для вас лично я согласен работать бесплатно! – отчетливо и весомо объявил я.
– Увы! Я не могу нарушать трудового законодательства, – ответил директор и, взяв авторучку, погрузился в считание. Я понял, что аудиенция окончена. Рухнула последняя моя надежда.
9. Утешение страдальцев
Я вернулся в Хворостово доживать последние каторжные дни. А Разводящий благоденствовал. Каждое утро к его калитке выстраивалась длинная терпеливая очередь. Он продавал огромные гладиолусы, исполинские тюльпаны, сказочно пышные ирисы и еще какие-то там сногсшибательно роскошные цветы. Цены он заламывал чудовищные, он обирал покупателей, но они даже не торговались. В очереди стояло немало молодых людей, то были влюбленные, желавшие порадовать своих избранниц небывалыми цветами; из таких субъектов – хоть веревки вей. Я невольно вспоминал, что в дни, когда ухаживал за Валентиной, однажды купил ей букет мимозы, трех рублей не пожалел. Но здесь дело пахло не трешками! Не раз я, в порыве справедливого негодования выбежав из бунгало, публично обвинял Разводящего в грабительстве, не раз призывал покупателей объявить ему бойкот и намять ему бока. В ответ я нарывался на грубые оскорбления и со стороны цветовода, и со стороны публики. А главное, Труба была всегда против меня, все время она держала меня на прицеле.
Что немного утешало – это встречи с Субмариной. Сдерживая слезы, изливали мы друг другу наши дачные печали.
– Меня моя хозяюшка Шлындрой окрестила, – жаловалась страдалица. – А разве я виновата, что здесь кругом кишат живописцы… Я теперь, когда хозяйки дома нет, овчарку ее подпаиваю. Я вином, которое живописцы приносят, с ней по-товарищески делюсь. Налью в миску – и кусок колбасы туда же. Собака уже прочно вступила на зыбкий путь алкоголизма. Так ей и надо!
– Кому так и надо?
– Да хозяйке же! Ведь когда я вернусь в город, собаку некому будет подпаивать. И тогда она обозлится на дачевладелку за то, что та ее в трезвости держит, и покусает ее.
– Ценное начинание! – соглашался я. – Увы, мне такое мероприятие недоступно. С одной стороны, у Разводящего нет собаки, с другой стороны, у меня нет вина. Но даже если Разводящий заведет собаку, а у меня заведутся деньги на покупку спиртного – все равно, я уверен, Труба учинит мне очередную пакость и помешает осуществить справедливое возмездие.
– Влипли мы с тобой, Шампиньончик, – вздыхала Субмарина. – Успокой меня, расскажи мне что-нибудь научно-оптимистическое.
– Зонтифицирование северных оленей следует осуществлять по двухцветной схеме. Олени-самцы будут оснащены зонтами голубого цвета, для важенок запланирован розовый. Это позволит работникам НИИ со специальных обзорных башен вести статистический подсчет поголовья с учетом пола животных. Кроме того, это облегчит узнавание издалека самцами важенок и важенками – самцов, что увеличит их шансы на интимное сближение и, несомненно, будет способствовать популяции. Так, благодаря солнцеустойчивому ягелю и противосолнечным зонтикам, в пустыне расцветет жизнь на вечные времена. Радует это тебя, Субмариночка?
– Радует, Шампиньончик. Хотела бы я быть пустыней!
10. Тайна Трубы
Настал последний день отпуска. Утром я пошел на почту и позвонил домой. К телефону подошла Валентина, она только что вернулась из командировки. Вход в квартиру был для меня открыт! Я немедленно направился к Разводящему.
– Диабет Тимофеевич! Я уезжаю! Гоните мне мое портмоне.
Я ожидал сопротивления, но цветовод без лишних слов выдвинул ящик своего письменного стола и – и отдал мне бумажник. Я проверил его содержимое. Деньги, за исключением тех, что пошли на мое питание, были в целости, документы – тоже. Я отсчитал семьдесят рублей и честно протянул их Разводящему. Он секунду подержал бумажки в руке и, в свою очередь, протянул их мне.