Сначала он пытался говорить. Видимо, уставая от неслышимости слов, он замолчал и сел. Она уже сидела и, смотря на невидимые предметы, уже не слушала, тоже устала. Монотонный звук одной и той же песни на протяжении двух долгих дней с изнурительными ночами перерос в атрибут созвучия голосов. Вчера у них произошел определенный контакт, но не осталось следов. Полночи две головы делили подушку. Получалось, что он чаще находился над ее дыханием. Утром измятая кровать показалась нечеловеческой. Он уже сидел напротив зеркала, нашел свой притихший взгляд, потом покинул постель. Та, которая рядом, просыпалась инертно, в мозгу роилось осознание наслаждения от посещения душевой. Вскоре предвкушение болезненного дня поглотило минутную слабость. Он брился. Опять около зеркала, и опять, не смотря на себя. Казалось бы, они углубились в затишье и всего лишь не пытаются беспокоить двойственность собственного мироздания. Он идет очень далеко, ступая мокрыми ногами по коридору, ведущему из ванной в спальню. Она дрожала и простынею укутывала тело. Простыня сопротивлялась и начала рваться. Он слышал или не слышал треск простыни, однако поскользнулся и, ударившись локтем, просто остался лежать на холодном паркете. Она тяжело дышала и заглушила его неожиданный стон. Заметно было, что брился он тщательно и аккуратно, хотя его движения не подтверждали его внутреннее спокойствие. Ее борьба с простыней выдавала обострение ее менструального цикла. Он проснулся, вопросы исчезли во мгле. Можно сказать: "Дорогая..." и
что-то еще. Вставая с пола, он почувствовал запах алкоголя. Он пил вчера. Нет. Вчера он не пил. Потом он сослался на силу причуд. Хотя эрекции утром не было. Может быть, все таки было что-то подмешано. Но его рука наливала воду. Он вспомнил ее дыхание. Но не его запах, лишь определил, что находился в непосредственной близости с ее запахом, исходящим из ротовой полости. Он потрогал свою слюну и попробовал ощутить ее запах, слегка взмахивая пальцами рядом с носом. Затем можно было сказать: "Дорогая..." и извиниться за что-нибудь. Слишком глубокая конкретика ее взгляда отражала неуемную усталость, просачивающуюся за пределы стен и окон. Поток горячей воды слепо обливал ее вспотевшее тело. Но свежесть не обретала свое присутствие. Тело ощущало грязь между пальцами. Когда ей показалось, что уже достаточно воды и можно отдать себя полотенцу, руки послушно закручивали краники. Она продолжала обыденность действий, покидая душевую. В коридоре тело не мерзло, а пылало. "Так действует кипяток," - она думала. Тело продолжало гореть, будто лихорадка поселилась внутри. Пот выступал быстро и непрестанно. Ощущение грязи соперничало с ощущением скуки. Она полагала, что умудрилась заболеть за последние дни. Хотя жарко. Кондиционеры не создают сквозняков. Можно было бы спросить: "А есть ли ветер?" Пот обжигал тело. Она опять легла, уткнув лицо в жар подушки. Он проигнорировал ее проход по коридору, продолжая лежать на полу. Тем не менее он ощутил холод и начинал тереть руками полуодетое тело. Мороз происходил от попытки заключить в руках обмокшее полотенце. Он знал, что в этих комнатах нет кондиционеров, а окна открываются лишь ударом в стекло. Прозрачный барьер выпрямлялся в его сознании, конструируя связи с его инстинктами. Ему хотелось чего-то или вовсе ничего не хотелось. Она отчаялась расстаться со всепоглощающим огнем. Ее природа кровоточила. Ей захотелось...наверное, она просто была бы не против, если бы кто-нибудь был свидетелем ее странного изнеможения. Вечером можно было бы идти куда-то. Дом находился недалеко от места праздничной ярмарки, что-то вроде блошиного рынка. Многое привлекает. Они когда-то были влекомы. Сложно определить уровень их увлеченности чем-то. Он гладил рукой подбородок, а она меняла белье. Телевизор оставался включенным всю ночь. Музыка в магнитофоне соединяла часы. Ему не сложно было уснуть на полу, открытой раной остались его заключительные к определенному моменту мысли. Вроде бы ничего естественного не осталось, лишь изредка бросало в дрожь от ненайденности и безответности. Борьба не происходила. Двойственность расширялась. Прежние впечатления не волновали, новые не возникали. У нее не было больше причин быть прекрасной, а он воплощал отрешенность в отношениях с внешностью. Ей больше не хотелось загадочно смотреть, у него исчез взгляд в глаза, своих он уже давно не видел. Он утерял обеспокоенность своим здоровьем, а она доверилась предположениям. К вечеру ему вновь хотелось говорить. Он предпочел разговор с зеркалом, молчаливый разговор. Может быть, он помнит заветные слова, которые говорила ему мама, и его маме говорила мама. Та, что рядом, может стать мамой, а знает ли она эти слова... А если необходимо добраться до потаенного корня и преодолеть непреодолимую высоту? А если не думать об этом? Можно ли жить, не думая об этом? А если мысль об этом равносильна смерти... Как бы то ни было, ему некуда было повернуть голову. Смысл движения головой его перестал тревожить. Сказывалось отсутствие объектов. Звезды не покрывали небо или покрывали, руки теряли ощупь, глаза подвергались истязанию бессонницей. Она теряла сны и ошибочные видения. Оказывается, можно отвыкнуть просить прощения и прощать. Оказывается, возникает отсутствие необходимости. Подарок дорог или нет. Любой подарок дорог, возбудитель боли или забытье. Преподношение подарка - древний обычай. Для нее подарки остались сумрачным светом давешних воспоминаний. Он чаще дарил, а получал подарки крайне редко, но вскоре начал забывать, кто подарил ту или иную вещь, а еще со временем он перестал отличать подарки от купленных им вещей. Сказать бы: "Я - твой", ответить бы: "Твоя..." и что-нибудь прошептать. Можно использовать единственный язык, доступный созвучию двух голосов. Песня призывает: "Будь там, куда зову, когда зову." Действительно ли нужно оказаться там, где..., для того, кто... Наблюдается вторжение деконструктива в настроение сознания, опутывается мыслительная жила. У него росли ногти. Недавно он избавился от ногтей на ногах. На руках ногти уже мешали. Она посещала салоны красоты, парикмахерские, и визиты превратились в неотъемлемость... Путь не омрачался очередями или неквалифицированностью персонала. Она приходила и уходила, за ней наблюдали, но скучая и без интереса. Еще она заходила в магазины. Он перестал стучать в ее двери, пытаясь проникнуть в ее размышления. Она работала где-то, но не долго. Он работал дольше, отдыхал меньше. Не хотел или хотел работать и отдыхать. Там, где он работал, было скучно, но отдыхать было скучнее. Он садился на стул и вставал несколько раз. Остался стоять. Раньше они кормили друг друга. Радовались этому занятию. Все еще можно начать накрывать на стол и шутить, а потом смеяться над собой вместе. Он стоял молча, разделся, ходил долго по комнате то кругами, то диагоналями. Он утруждал себя, случайно посмотрел на часы на стене. Она все время лежала, жар сменился испариной. Ей хотелось есть. Она получала удовольствие от возможности испытывать чувство голода. Ее беспокоили не мысли, а ощущения. Может быть, она была той, кто она есть, или ее не было. Он подозревал, что его нагота непривлекательна. Он ждал, когда его окутает холод. Через некоторое время ему стало холодно. Он увлекся этим ощущением. Подобно той, которая рядом, он стремился испытать что-то или ни к чему не стремился. "Здравствуй! Слышишь ли ты меня..." И потом дождь из слов и взглядов. Это кто-то видит сон, или вообще ничего не видит. Потом вырвался поцелуй, оставляющий след или все уничтожающий. Он попробовал одеться и опять раздеться. Холод опротивел и опять понравился. Ему что-то нравилось, или ничего не было. Она вышла из комнаты. Голод продолжал щекотать ее внутренности. Помнит ли он детство? Оно было нежным, или его не было. Память присуща людям. У нее есть память, но она ничего не помнит. Он неожиданно ощутил влагу на лице. От холода его глаза слезились. На щеках были слезы-призраки. Забавным занятием оказалось их вытирать. У нее урчало в животе. Игра желудка вышла веселой. А вскоре глаза, кроме слез, обрели невыносимую резь. Нутро принялось издавать ядовитые звуки. Воцарилась душная тоска. А если им уехать... Они могли бы куда-то уехать. Но они уезжали до этого. Они часто ездили в разные стороны. Поездки отягощали. Поездки уходили в никуда, как будто их не было, или их не было. Иногда люди, будучи рядом, называли себя друзьями. Он интересовался этими людьми. Она их теряла, искала, находила и теряла. Эти люди умели развеять скуку. Не было напряжения. Им легко удавалось разнообразить жизнь, однако разнообразие через время угнетало. И он не знал, куда исчезли эти люди. Она думала, что они появятся, или не появятся, и не ведала она, были ли они. Она застилала и расстилала постель. Потом сменила постельные принадлежности. Она комкала грязную простынь и разворачивала ее. Легла на пол и укрылась грязной простыней. Так она лежала до конца дня. Он гладил себе
костюм. Гладил рубашки. Нарочно прикоснулся к утюгу снизу, вскрикнул негромко и выключил утюг. Палец начал болеть от ожога. Боль ускорила прощание со светом улиц и погружение во мрак. Дожив еще один день, глаза не закрывались. Лучше ли смотреть в темноту. Или свободнее станет от ночного воздуха. А окна закрыты, и нужно разбить стекла, чтобы пустить внутрь новое дыхание. Она откинула рваную простынь, подняла торс и застыла сидящая на полу. Прозрачная вертикаль нависла над нею. Окна не имели окон, как глаза без глаз. Он протиснулся в комнату. Вместо слов: "Любимая моя" и ласкового взгляда он касался стен, врастая ладонями в их твердь. Музыка не покидала пространство бессмысленной двойственности. Никто не пытался реанимировать красоту. Неотвратимое раздражение распространилось внутри помещения. Ночь предвещала сон, как избавление. Элементы инфернальной активности застывали в мозгу: застыл звук огня на кухне, скрип лифта где-то снаружи проник во внутренность восприятий, начиналось стонущее соединение. Когда-то они занимались сексом. Часто физическая близость открывала новые впечатления, порождала удивительные ощущения. Страсть превратилась в данность и вскоре растворилась в обыденности. Где ощущения столь необычайные? Есть возможность прикасаться к телу, но возникло чувство отсутствия тела, отсутствия тел, своего, чужого, или отсутствовало чувство, либо отсутствовали не только тела. В комнате не было стульев, столик у зеркала завален косметикой, на полу - лоскуты простыни, одежда, какие-то бумаги... Он любил зажечь свечи. Их свет что-то возрождал, забытое или незавершенное волнение, или успокаивал, хотя видимо, всего лишь время ползло незаметнее. Язык прилипал к зубам, страдальчески барахтался между небом и корневищем. Тело беззвучно общалось с мозгом. В мозгу оказалось определенное пространство незаполненным. Пустота призывала к раскрепощению рефлексов и сенсорики познания. "У меня болит." "Что, дорогая?" И разговор произрастал из онемения, или он закончился, не начавшись. Сон настиг его в коридоре. Его ноги мешали ей передвигаться. Она вновь открыла возможность нанизывания минут, часов. Ходьба помогала родиться бешенству. Из ванной по коридору в спальню - попытка обрести признаки ирреальности. Восьмая, двенадцатая попытка. Звезды горят в последнем виде из окна на кухне. Она спотыкалась, проходя по коридору. Наблюдалось уверенное постижение психологического срыва. Вскоре она топтала ногами его ноги, била руками, укусы, которые она применила вскоре, обозначили ее временное наслаждение. Он не собирался сопротивляться ее столкновениям. Похоже, ее удары соответствовали его чаяниям. А можно устроить праздник, пить вино, он приготовил бы что-нибудь необычное, она надела бы красивое платье. Они бы целовались. Им нужен праздник, или все праздники похожи. Он продолжал лежать в коридоре. Было время, когда она думала о боге. Ему хотелось, чтобы она думала только о нем, не о религии, он объяснял все самостоятельно. Ее вера ослабла, или она никогда ни во что не верила. Он лежал в коридоре и молчал, проснувшись. Можно сплести кокон вокруг себя, замкнуться, или исчезнуть. Он иногда употреблял наркотики. Она напивалась. Временно это развлекало. Завтра может приехать чей-то родственник, или их уже нет, а может быть, их не было. Они бросали друг друга. Многие лица осели в мозгу. Каждое прощание было прощанием навсегда. Вероятно, им следовало отдаться одиночеству, иметь любовников, непринужденно развлекаться. Но он умел читать ее мысли в разнообразии городского словомира. Она слышала его отчаянный призыв, заглушаемый автотранспортным стоном. Они соединялись, скрещивались, совокуплялись странным образом. Были моменты, когда они не здоровались, встречая друг друга. Некий непостижимый элемент определил их единство. Заманчивые тропы непослушания однажды перестали существовать. Они остались вдвоем. Неоднократно слышали: "Будь со мной" и подчинились. Он верил. Она надеялась. Они чувствовали, или играли, или бездействовали, а может быть, ждали, не зная, чего они ждут. А потом... Потом она решила заказать много еды и есть всю ночь, делая небольшие перерывы для посещения туалета. Она не дозвонилась с первого раза, затем еще несколько пустых звонков. У нее есть деньги. Она много потратит. Вскоре телефон ответил. Он не мог больше слышать музыку. Он схватил магнитофон обеими руками и размозжил его овальный корпус, швырнув далеко от себя. Музыка иссякла, разбившись о бетон стены и оставив на ней значительную вмятину. Она смотрела в окно и не обернулась после треска ломающегося пластика и дрожания стены. Она помнила мелодию оборвавшейся песни. Когда-то ей нравились звуки скрипки. Она недолго напевала застывшую мелодию. Он приближался, увлекшись ее живым голосом. Он знал, о чем песня. Неожиданно он пожалел о том, что совершил. Хотя бесспорно, это оживило его сознание. И вскоре он осознал пользу проделанного. Она смотрела в окно. Невозможность втиснуть свой разум в прозрачность коварного стекла отразилась в ее глубоком раздумье. Стекло дышит и пейзажами заполняет ее глаза. Он прополз в ванную и, поднявшись и пустив воду, нашел зубную щетку, промыл и засунул в рот. Он грыз щетку недолго. Она оставляла следы. Она ожидала. Скоро привезут еду. Привезут ли? Она взяла трубку телефона, отделила ее от аппарата. Она делала это аккуратно. Сказать бы: "Ты - особенная" и услышать: "Мне хорошо с тобой." Затем она не менее целенаправленно подняла телефонный аппарат над головой и бросила вдаль. Слабый треск ее не воодушевил. Но стало легче. В комнате было просторно. В квартире несколько телефонов: "Будет, чем заняться," - подумала она. Прошло то время, когда она читала. Ее привлекала возможность обладать книгами. У нее была страсть добывать редкие экземпляры. Он коллекционировал брелки и открытки, но никогда не относился к этому серьезно. Они приобрели привычки и осознали прелесть не подчиняться им. Он бежал от окна, взволнованный разоблачающим невидимым взрывом уличных красок. Она зажгла огонь на кухне. Может быть, ей важен процесс горения или утраты усталости. Ему хотелось заблокировать дыру внутри. Он растянулся на полу и заплакал. Рыдания раскрепостили его. Они могли бы растить детей. Она хотела родить ребенка. Он был против, хотел подождать, а когда изъявил желание иметь детей, ее страсть растаяла. Они еще молоды, и она еще может родить. Но не хочет. Замыкается круг, или не замыкается. Поцеловать бы рассвет и выпить небо. Ее мысль прерывается звонком в дверь. Он был не продолжительным. Резкий звонок возбудил ее. Ожидание следующего звонка оказалось увлекательным занятием. Второй звонок - тягучий и настойчивый. Она как будто не обратила на него внимание. Потом были еще звонки. Их было несколько. Она уже напевала угасшую песню. Ее голос выдавал внутреннее удовлетворение. Вскоре тишина вновь разделила квартиру на части. Он расстраивался редко. Сквозь его глаза всегда просачивалась грусть. Он закурил сигарету. Лег на постель. Опять встал. Пепел сыпался на пол. На нем нет одежды. Он потушил сигарету, ткнув ее себе в живот. Взвыл. Бросил окурок в сторону. Он хорошо знал ее тело, мог моментально найти любую родинку на нем. Она удивлялась его способностям. Они хранили свой общий запах, или забыли о нем. Фотографии, запечатленные мгновения. Сколько их было у нее, у него? Или их не было. Будут ли? Они углублялись в фотографии, но вскоре разучились узнавать мгновения. У него осталось что-то глубинное, или ничего не было. У нее выстроена система, подавляющая ее внутренности, а она устала от внутренних желаний. Они присутствуют или отсутствуют, и она не в состоянии дифференцировать побуждения. Он послал все к черту. Они живут, или прощаются, или завершают цикл, или замыкают круг, или умирают. Его сложное падение с кровати отражается в ее полуживых глазах. Вероятно, они очнутся, оцепенение исчезнет, они выйдут на улицу, или боль заставит изменить имена и все забыть, и начать заново, или застыть, или, устав друг от друга, от каждого мгновения, утратить любое ощущение жизни. Ему показалось, что она начинает новую игру, а она обратила внимание на его заинтересованность и закрыла глаза.
