Отпусти кого любишь (сборник)
Шрифт:
Толмачев с опасением посмотрел на мэра: не сочтет ли тот танец воспитанницы эротикой или, не дай бог, порнографией. Но мэр счел танец искусством и восторженно хлопал в ладоши после его завершения.
Ольга вышла на сцену, грациозно поклонилась и исполнила под магнитофонное сопровождение маленький отрывок из неизвестного Федору балета.
В конце ее лирическая героиня то ли умерла, то ли заснула, и вид безвольно лежащей на сцене Ольги – такой маленькой и хрупкой – вдруг словно толкнул Федора в сердце.
«Еще не хватало влюбиться в воспитанницу», – чуть не вырвалось у Седых. Он даже головой покрутил, снимая наваждение. Не надо было пить шампанское перед концертом!
Потом настала очередь взрослых. Много выступал сам Федор: играл на гитаре классику (пацаны аж рот раскрыли: никто из них не ожидал от «блатного» инструмента такой музыки!), пел вместе с Ленкой Сидневой студенческие песни, благо оба – агитбригадовцы со стажем.
Их номера были благосклонно встречены и начальством.
Концерт благополучно шел к завершению, как вдруг Королева начала выдавать экспромты. Поставив кассету с каким-то знойным танго, она пригласила Федора на танец. А поскольку танцы еще не начались, они вдвоем танцевали на пустой сцене.
Федор принял вызов. То, что началась бескровная дуэль, поняли даже самые маленькие зрители.
– Пам-пам-пам-пам, па-ра-па-пам-пам! – самозабвенно подпевала Ольга, буквально обволакивая Федора своим телом. Он призвал на помощь всю выучку и опыт, чтобы не ударить в грязь лицом. И не ударил. Они танцевали так, что и республиканский конкурс не посрамили бы.
Толмачев разволновался не на шутку. Теперь эротика была видна невооруженным глазом. Красиво, практически профессионально исполненное танго – это ли не высший класс эротики? А если учесть, что один из исполнителей – вожатый, а вторая – воспитанница или, называя вещи своими именами, малолетняя проститутка?
Впрочем, Николай Петрович волновался зря: и мэр, и чиновница были тоже увлечены зрелищем.
А вот для танцующего Федора начались трудные моменты. Ольга явно, как говорили у них в общаге, «шла на сближение». В другой раз (и с другой!) Федор был бы счастлив. Но сейчас, на сцене, на глазах начальства! Две вещи сразу – и танец не испортить, и ускользнуть из кольца ее рук (если бы только рук!) – ему удавались все с большим трудом. Поэтому он с огромным облегчением встретил заключительные аккорды.
Они стояли, взявшись за руки, лицом к залу, поклонами отвечая на обрушившиеся аплодисменты.
– Я порченая? – мгновенно приблизившись к его уху, спросила Ольга. – Ты так отшатываешься!
– Ты не порченая, – не сразу ответил Федор. – Ты моя пионерка. – И, чуть помедлив, добавил: – К сожалению.
– Хорошо хоть так, – грустно улыбнулась Королева. Несмотря на безусловный триумф, радости на ее лице видно не было.
Федор собрался уже сойти со сцены, как на нее вновь выскочил неугомонный конферансье. Глаза Ангела блестели. «Либо выпил, либо нюхнул», – решил Федор. Но, подойдя поближе, не обнаружил ни запаха, ни расширенных зрачков. Значит, Ангел завелся от их танца? Этого еще не хватало!
– В Древнем Риме был обычай, по которому после танца мужчина читал женщине посвященное ей стихотворение. Хороший обычай? – спросил он у зала.
– Хороший! – отозвался зал.
– Поэтому сейчас Федор Седых прочтет стихотворение, посвященное его партнерше!
Все захлопали.
Федор остановился, не зная, как себя вести. Какой, к черту, Древний Рим! Не было у них такого обычая! Особенно ему «понравились» слова про партнершу.
– Ну, что же вы, – улыбнулся из первого ряда мэр. – Ни одного стихотворения не знаете?
– Знаю, – серьезно сказал Федор.
Я вас любил: любовь еще, быть может,В душе моей угасла не совсем;Но пусть она вас больше не тревожит;Я не хочу печалить вас ничем.Я вас любил безмолвно, безнадежно,То робостью, то ревностью томим;Я вас любил так искренно, так нежно,Как дай вам Бог любимой быть другим!После секундной паузы зал бешено зааплодировал.
– Это не мне, это Александр Сергеичу, – выждав мгновение тишины, улыбнулся Федор. И сорвал еще порцию аплодисментов.
– Я тоже хочу прочесть стихотворение! – объявил вновь вылезший на сцену Ангел. – Можно? – спросил он у мэра.
– Конечно! Что ж вы у меня спрашиваете? Это ведь ваш праздник!
Ангел вытянул вперед левую руку и начал:
Прикоснусь ботинком к цветку.Оскоромлю нежную душу.Подпилю цветущую грушу.С медом пчел не пущу к летку.Позвоню подруге чужой.Сговорюсь о встрече ненужной.Проведу, хмельной и недужный,Скверный день под красной луной.Странных игр постигая суть,Поиграю в злость и проклятья,Заплачу за рваные платьяИ в дальнейший отправлюсь путь.Среди псов и калек убогихПоскачу на черную площадь.Загоню любимую лошадь.– Это вы сами сочинили? – в наступившей тишине спросила чиновница из районо.
– Интересно, интересно, – пробормотал мэр.
– И последнее, – явно теряя запал, сказал Ангел:
Уверенно черен, без выдоха,Гнетущ, как убийцы замах,Мягко мне в душу прыгаетСтрах.Страх.Страх.Отчаянье в чаяньях мнимых.В пылу смертельных победВместо речей счастливых —Бред.Бред.Бред.Лиц нет. Лишь сутулые спины.Ночные кошмары – весь день.И вместо лица любимой —Тень.Тень.Тень.С колонн маяков зовущих —Тусклый, несвежий свет.Предвестник грядущих, ждущихБед.Бед.Бед…– Оваций не надо, – сказал Ангел и под стук своих каблуков пошел к выходу со сцены. Снизу на него пристально смотрела Ольга.
– А по-моему, вы талантливый человек, – спокойно сказал мэр. Толмачев, посчитав это приказом, ожесточенно зааплодировал. Его поддержали два-три человека из обслуги. И еще Федор, не написавший в своей жизни ни одного стихотворения и искренне считавший, что любое творчество заслуживает аплодисментов.
Ангел обернулся и посмотрел в зал. Как будто пересчитывал хлопающих. Его лицо сейчас никому не казалось нежным и добрым. А может, это лишь привиделось Федору.