Отрадное
Шрифт:
Зал был аккуратно разделен банкетками на две половины: на собственно кабинет и зал заседаний, в котором могло поместиться человек двадцать-двадцать пять без всякого нажима.
За столом в летней рубахе апаш сидел отдохнувший мужчина с приятным черноморским загаром. На него приятно было взглянуть. А когда он начал говорить, то был еще симпатичнее. Голос – ровный, располагающий, безо всякого нажима. Мать села напротив него, а мне предложено было сесть сзади на банкетку.
Поскольку он не походил на моего отца-смоленца (деревня отца находилась у Шевардинского редута), а походил на работника на шей хозяйки – воронежца дядю Лешу, я никак не мог к нему
– Приветствую вас, Лидия Васильевна! Разрешите предложить вам стул и узнать от вас имя вашего сына. Здесь в документах его нет.
– Акимушка, – польщенная, сказала мать.
– Садитесь, пожалуйста, и расскажите, что привело вас сюда?
Оторваться от него взглядом было невозможно. Невозможно было оторваться от его мягких слов, доверительной интонации человека, кровно заинтересованного во всех нюансах твоей жизни, с олимпийским спокойствием выслушивающего все и всяческие жалобы, истории, просьбы и просто разговоры.
Мать вкратце объяснила нашу ситуацию. Из нового она ввернула-таки чемодан, на котором я делаю уроки, как совершенно невозможное для матери, и что она просит хотя бы угол для ребенка. А он переспросил меня, действительно ли я делаю уроки на чемодане? И мне подумалось, что мать, наверное, не так уж неправа, как мне казалось вначале. Надо выучиваться просить на бедность. Люди и слушать тебя не будут, если ты не в аховом положении. Но согласиться с этим мне всё равно было неприятно, и я отвернулся к окну. Боже! Какие каллы за окном на светлой лужайке площади. Огромный квадрат пурпурных калл шеренгами и рядами торжествовал свое существование.
Он умел слушать жалующихся. Отвечая, он вежливо, спокойно, четко ставил слова, но я не мог уловить смысл его ответа. Оказалось, и мать не поняла и переспросила по завершению его речи:
– Так что же? Вы дадите нам комнату по потере кормильца или нет?
Ответ поразил нас обоих:
– Решаю не я. Я только даю рекомендации по уже решенному делу и высылаю их по месту разбирательства. Решают всё равно они.
Мать, ничего не поняв, рухнула в настроении. Как не дали – так и не дадут! Рекомендации… С жалобами надо заканчивать. Такую уйму времени и сил потратила. Все они хороши. С чего бы им друг другу глаза выцарапывать?
А меня всю дорогу распирала мысль: как это может быть, что хозяйский работник очень похож на этого начальника? Я не знал, что это называется просто: оба они – воронежцы.
В размере месяца почта прислала его ответ. Мать вызвали. Она опять оказалась в своем исполкоме перед инспектором с лошадиным лицом, и он, инспектор по жилвопросам Подгороднего, стоя зачел ей ответ кунцевского начальника: «Просим более внимательно рассмотреть решение по поводу жилвопроса гражданки Выпхиной».
В присутствии секретаря лошадиное лицо изрекло: «Мы, посоветовавшись, решили оставить свое решение без изменений. Без изменений потому, – повторил он, – что на изменение решения нет никаких оснований». Тогда мать, вдруг взорвавшись, соскакивает со стула, молниеносно подбегает к столу лошадиного лица и что есть силы ударяет своим кулаком по столу с воплем: «Долго вы еще будете мучить меня своими проволочками?!» Лошадиное лицо отпрянуло, побледнело и потопталось на месте.
Потом я читал, что за границей, когда нападают на банк люди с пистолетами, есть ножная сигнализация и надо потоптаться. Для нападающих этот непонятное движение, а для охранников – это звонок. Но, я думаю, что у нас всё это было допотопным. Наверное, секретарша незаметно кнопку нажала на вспомогательном столе, и в кабинет ворвался милиционер.
– Что тут у вас?
– Да вот гражданка буянит. Не согласна с выводами комиссии. Выведите её отсюда.
Мать с высоко поднятой головой, как политзаключенная, прошла следом за милиционером, красная и безмолвная. Милиция находилась в доме, примыкавшем к исполкому, и все ходили туда в обход по улице, кроме экстренных случаев, для которых всё-таки была потайная дверь в стене, так что её не сразу и заметишь. Милиционер выскочил из нее и повел мать по улице как арестованную. Тут она успела прийти в себя, и когда в милиции он выписывал ей штраф за асоциальное поведение в общественном учреждении – 50 рублей, – уже резанула: «Какого преступника нашли!»
Зло схватила квитанцию, вышла на улицу, дошла до почты, оплатила её, тут же разорвала и пришла домой очень воинственная.
Глава 17. Воронежский мужик
На дворе – минус сорок три градуса, Курская битва, вечер.
Алексей пролежал весь день в траншее, отстреливаясь, и сам пришел в лазарет.
«Как вы сегодня поступили – сказал военврач, откусывая щипчиками по одному пальцы левой ноги, предварительно разрезав сапог, – видно, что вас ждет нелегкая жизнь. Но вы пройдете её полностью и до конца. От рук матери до последнего «прости». А это ведь самое главное – пройти жизнь до конца. Всё, что тебе отпущено, испытать и обдумать. Это самый главный подарок жизни – прожить жизнь до конца.
У вас это получится. Вы – не фортунистый человек, не доверяете случаю, а отвечаете за сущность. Вы не завидовали разведроте. Вот уж кто фортунистые. Вы не ставили на случай, и, пройдя две войны, достойно проживете. Но – повторюсь – не надо играть с фортуной».
Когда Алексей оказался у Любки дома, он вспомнил, что ему говорил военврач в 1943 году. Любка с проходной наболтала своему мужу – мол, это брат мой, пусть он у нас ночует, сколько хочет, пока не оклемается здесь как приезжий. И тот ушел на работу, ни чего не сказав, то есть схавав эту фигню про брата.
А когда муж ушел, они возлегли, и у них было то, что положено, и он засобирался на работу, она и говорит ему:
– Вот видишь, всё нормально. Он у меня ручной. Будет так, как нам надо. Вечером тебя жду. Как брата! Ха-ха! Бутылку можешь не брать, он и сам на работе найдет, наклюкается, я больше чем уверена.
Алексей, бреясь, ответил: «Да-да, конечно», но уже что-то у него в душе поднималось. А когда он закрыл дверь её квартиры, то опрометью побежал из этого дома, из этой ситуации, вспоминая совет врача: «Ты проживешь свою жизнь, если не будешь вручать свою жизнь случаю».
Однако три дня его всё равно мутило. Через проходную-то мимо Любки идти. Брал другие заказы, на её площадку не ездил. А когда приперло поехать на Рижскую, решил отболтаться, мол, сейчас выгружусь и подойду, а после выгрузки опять её обмануть – мол, опаздываю, подойду завтра.
Пока он так по-детски, бездарно, сопротивлялся Любке, его и подхватила Катя Тимохина, старшая подруга матери. Углядела из окна дежурки весовщиц и попросту предложила серьезный вариант на дальнейшую жизнь. Без обиняков, как бы даже чувствуя его запарку в этой смешной ситуации, когда Любка фонтанировала. Да и трудно было не фонтанировать на таком месте: машина подъезжает, шофер Любке кланяется, даёт документы, она проходит в служебку, ставит печать, что он привез груз на грузовой двор, и возвращает документы. Что это за работа? Одна болталогия и флирт.