Отражение Ворона
Шрифт:
– Уоррен, мы выезжаем, – сказала леди, уже спускаясь в вестибюль.
Лондон рано готовится ко сну. Пабы по закону Ее величества закрываются в одиннадцать. Ее величество заботится о средней британской семье, чтобы мужчина – глава семейства вечером был дома с женой и детьми.
Темно-синий «роллс-ройс» несся по почти пустынному мосту Ватерлоо через величественную Темзу.
«Такая же по ширине, как и Нева… – почему-то подумала про себя Татьяна, глядя на маячивший вдалеке возле Тауэр-Бридж силуэт плавучего крейсера-музея „Белфаст“. – И еще этот „Белфаст“ – вроде нашей питерской „Авроры“».
Делох не лежал. Расхаживал по квартире, как здоровый и молодой.
– Я вас накажу, – сказала Татьяна, вручая больному дежурный пакет со свежими фруктами. – Чего по квартире шляетесь? Паралича захотели?
Прошли в кабинет. Уселись в кресла напротив друг друга. Татьяне хотелось сигару, но она опасалась за артериальное давление профессора.
– Ну? – спросила она. – Что за паника на корабле?
– Братец ваш Никитушка объявился в Лондоне, вот что! – ответил Делох. – Приехал шотландские корни изыскивать…
– Ну и что? – спросила Татьяна. – Из-за этого стоило вам, больному, так переживать?
– Это не все, Танечка, – продолжал Делох. – Это только полдела, а настоящая беда в том, что пропал ваш братец, исчез…
– Куда исчез? – недоуменно переспросила Татьяна.
– А мы с ним договорились на прошлые выходные вместе посидеть в библиотеке Британского музея, ему-то ведь надо! А он и пропал, в тот уик-энд пропал и не звонит…
– Может, бабу или кого еще типа бабы нашел, – размышляя, пробормотала Таня.
– Да нет, – возразил Делох, – я в гостиницу «Маджестик» звонил, они в рисепшн сами обеспокоены – неделю, как постояльца нет, номер уже три дня как не оплачен, вещи Никита не забрал свои из номера, точно что-то случилось!
– Случилось, – кивнула Татьяна.
– Я вот еще что, роясь в Никиточкином деле, нашел, кстати, – совсем по-старчески причмокивая губами, добавил профессор, – там вдруг в шотландских родовых описях, между страницами, специально уже отобранными для Никитушки, где по вашей родословной, там обнаружил вдруг листок со стихами, не знаю чьи, но похожи на Бернса, и там строчки такие есть… вот…
The bluebird was oneWhen catcher was gone…Then prayer was doneAnd two blackbirds were flown…– И написано чернилами, бумага старая, желтая совсем, но, что важно, посвящение поглядите!
И профессор протянул бумагу Татьяне. Она глянула на листок и обомлела…
Поверх колонки рифмованных строчек было написано:
My sweet lady M…И далее было:
When I see you againYour servant am IAnd will humbly remainJust heed this plea, my loveOn bended knee my loveI pledge myself to you againOh, Tanya my sweetI wait at your feetThe sands have run outFor my lady and meWhen love is high, my loveWedlock is nigh, my loveLife is secure with you, my love…– Была одна птичка голубая, а вылетели потом две птички черные – к чему бы это? И откуда взялся этот парафраз старинного стихотворного посвящения леди Джейн, известного вашему поколению по знаменитой перепевке «Роллинг Стоунз»? А, Танечка?
Обратной дорогой в Морвен-хаус, Татьяна попросилась к Уоррену на переднее сиденье, как ездили когда-то советские бонзы, не на задних сиденьях своих партийных «чаек», а спереди, рядом с шофером.
Уоррен молча выразил легкое изумление, но пробормотал что-то типа «би май гест» и «май плежер»…
А леди было просто очень одиноко.
Да и был уже второй час ночи – в Лондоне пусто! Только бродяги спят в своих спальных мешках возле входов в дорогие супермаркеты, да полицей-ские парочками в фуражках с околышами в таксистскую шашечку – ходят-бродят взад-вперед по Стрэнду… Так что, кто ее увидит? Как леди Морвен демократично едет рядом с шофером на переднем сиденье.
Значит, была одна птичка – стало две… Что ж, видно, время пришло…
(3)
Конец августа в Париже – не самое лучшее время!
Во-первых, стоит невыносимая жара, которую могут стойко переносить разве что только японские туристы, чьи природные качества – выносливость, терпение и неприхотливость – по августовской парижской жаре самые востребованные.
Жара – а к ней впридачу дурацкая пыль. Ну, какой идиот из парижского муниципалитета распорядился посыпать дорожки в садах Тюильри и Жардан де Люксембур не битым кирпичом, а толченым белым известняком?! Теперь вся обувь у гуляющих по паркам через минуту-другую покрывается белым налетом.
В такую жару всяк коренной парижанин смывается из столицы. Кто куда, у кого насколько хватает денег. Те, кто побогаче, едут в Таиланд или на Мартинику. Кто победнее – в горы Савойи, на Бискайский берег, в соседние Испанию и Португалию. А то и в приобретающую популярность бывшую коммунистическую Болгарию. В июле-августе пустеют парижские квартиры.
Почти все офисы и учреждения закрыты.
Остаются только те, чей бизнес основывается на японских туристах, – владельцы ресторанчиков, гостиниц, сувенирных магазинчиков…
У Лионского вокзала они взяли такси.
– А votre service, monsieur. Je vous depose ou? – спросил лысоватый шофер.
– Отель «Лютеция», – распорядился Лоусон, секретарь леди Морвен.
Сама же леди, устроившись на сиденье, вытащила сигарету из пачки облегченного «Уинфилда». Лоусон поднес зажигалку. Она закурила и принялась с интересом разглядывать Площадь Бастилии, на которую они как раз выехали.
– Доводилось бывать в Париже, мадам? – поинтересовался Лоусон.
– В каком качестве? – ответила она встречным вопросом и улыбнулась.