Отражение
Шрифт:
Старик, дребезжа наградами на пиджаке, падает в снег (которого теперь, кстати, днем с огнем не сыщешь), и хипстеры, проходящие мимо, ржут и скалятся: «Спасибо деду за победу!»
Короче, это все фантазии, но чтобы концовка была концовкой, даже если по смыслу, это совсем и не концовка, и можно было бы еще продолжать весь этот бред, мы делаем ее концовкой, облекая простые слова в патетические формы финала. В заключительный раз плавно пересчитываем все ноты финального аккорда. Например: «Иваныч Иваныч приподнялся на коленях, руки его тряслись, вспомнил, как душил
Или: «Люди шли мимо, не обращая на поверженного в грязь старика никакого внимания, скрип детской коляски напомнил ему, что не все еще потеряно, родятся новые войны (Путинские дотации пошли в дело), и они вернут родину детям, старикам – почесть и хлеб, отменят тюрьмы и границы и пойдут по земле огромной босой семьей… Но мысль его оборвало наехавшее на пальцы колесо детской коляски.
Как-то так.
Теперь убираем из текста все смехуечки, из разухабистого стиля делаем серьезно-деловой, прикрепляем фото с умным лицом в очках, резюме с рекомендациями членов союзов писателей, и можно продавать людям свой опыт. А они потом завалят редакцию издательства «Эксмо» своими совершенными творениями. Впрочем, они сделают это и без нас.
Бутылка водки
Клёпа – щупленький, юркий мужичонка в кепке и полосатой майке, – сбегал за бутылкой водки и, вернувшись, вставил бутылку дулом в отверстие в затылке заседавшего на скамье доминошников Михалыча, – здорового ехидного мужика в спортивном – в полосочку – костюме. Горлышко бутылки высунулось из отверстия во лбу Михалыча, и прекрасная, пахучая жидкость заструилась по стаканчикам. Михалыч наклонял голову и туловище, а мужички подставляли под струю стаканы. Так и происходил разлив, а мужичонка Клёпа стоял и умилялся, глядя на такое чудотворство.
– Эко, Михалыч, угораздила тебя ранение заполучить. И нам на забаву, и себе на память, и радение.
– Молчи, бестолочь ты безродная! – сказал здоровый Михалыч, шевеля багровыми щеками. И щёлкнул по столу доминошной фишкой. – Хрыба!
Мужички засмеялись над этаким произношением. Клёпа высунул из головы Михалыча бутылку и, отметив большим пальцем дозу, отпил из горлышка ровно сколько следует.
– Ну ладно тебе, Михалыч, расскажи теперь, что там доча твоя? Как дача? Как чадо? Как чудо?
– Дочь в теннисе преуспевает, замуж думает, идёт на инженера, много хочет денег, много просит, немного покрылась прыщами, немного болеет, ножки у ней колесом. Дача хороша, к электричеству подключился, огурцы посадил, забор поставил, к председателю ходил – пил с ним, пил с соседом, с другим соседом пил, поймал вора – отвинтил башку, сдал в милицию, заодно написал заявление о потери партбилета. Потом с соседом с новым поругался, а потом с ним выпил. Чадо родилось, козлом не блеет – плачет, копытцами не сучит – ножками дрыгает, хочет сиську, а сисек у меня дома хватает
«Пффф!» – огласил дворик неприятный звук спускаемого газа.
– Какая мраза гадит? – осведомился Михалыч. – Клёпа вынюхай!
– Это точно не я, – сказал один мужичонка.
– Да, это точно он! – сказал Клёпа, обнюхивая мужичка, и согнутые в локтях руки его забились о бока, как крылья.
Звук хлопающих крыльев распространялся.
Из окна ближнего дома послышался крик:
– Клёпка, дорогой мой, – обедать, сукин сын, жратвы дома – прорва!
– Приструни свою паскуду! – сказал сердитый Михалыч и замахнулся фишкой.
– Вот сейчас этим и займусь, – сказал Клёпа и, вытянув из гитары мимо проходящего дворового музыканта струну, побежал с нею наверх. К себе. В квартиру.
Там он наткнулся струной на жену – и сразу попал в то место, что в простонародье именуется… Он проткнул струной сначала одну… И принялся продевать ее через второю… И таким образом он сшивал вместе две… А женщина пела временные песни и ругалась властно матом. Из… вылетали синие медведи, кастрюли и матрёшки. С губ Клёпы текла вонючая слюна, и от радости закатились к небу его смердящие глазёнки.
Макаронки
Денег вовсе не было. Но была одна идея, с которой я отправился в эконом-магазин «Грош цена», где продавались в развес макаронные изделия. Я долго ходил вдоль стеллажей, шурша целлулоидными упаковками и якобы выбирая, почитывал способ употребления того или иного продукта. Потом, подойдя к лоткам с макаронами, я набил ими все карманы и отправился мимо касс к выходу. Кассирша говорит, приветливо этак:
– Что же вы у нас ничего не купили?
Я говорю, улыбчиво:
– Непокупной день сегодня, видно, выдался!
– А как же макароны? – встрял охранник. – Вы так на них смотрели, аж слюнки текли!
Я говорю:
– Так у вас там бардак такой: даже пакетиков нету, чтоб макароны набрать!
– Как это нету? Ну-ка проследуйте за мной, сейчас разберёмся, – скомандовал охранник.
Я неохотно поплёлся вслед, отвергнув мысль о побеге. На моё счастье возле лотков тёрся старик во взъерошенном и разношенном старом пальто. Из-под воротника в глаза бросался тяжёлый бугристый нос. Руки убраны в карманы, а босые ноги в калоши.
– Так как же, нету? – говорит охранник, указывая на стопку целлофановых пакетиков.
– Это вы называете пакетиками? – говорю я. – Да они же порвутся, как только я начну набирать…
В это время отступающий спиной назад старик наткнулся на прилавок с мандаринами. Ни один из сложенных в пирамиду мандаринов не упал, но из рваных стариковских карманов посыпались на пол макаронные рожки, ракушки, трубочки и завитушки. Охранник сделал к обескураженному, посиневшему от страха деду шаг, под тяжёлым сапогом хрустнула дюжина макаронин. Одной рукой охранник достал дубинку, вторую протянул к дедовскому воротнику. Челюсть старика панически отвисла перед тем, как на его голову охранник, взмахнув, обрушил резиновый ствол дубинки. Дед крякнул. Охранник повернулся ко мне: