Отражения в золотом глазу
Шрифт:
Они часто пели так, сидя на кухне, и в августовских сумерках их песня звучала нежно и загадочно. Но плакать им еще никогда не случалось. И хотя у каждого из троих была своя причина плакать, они заплакали одновременно, как будто заранее договорились об этом.
Джон Генри плакал потому, что он ревновал, хотя потом и пытался утверждать, будто испугался мыши за стеной. Беренис плакала из-за разговора о цветных, а может быть, из-за Луди, а может быть, кости Ф. Джэсмин были действительно острыми. Ф. Джэсмин сама не знала, почему плачет, но позже ссылалась на свою короткую стрижку и заскорузлые локти. Так они плакали, сидя в темноте, целую минуту и остановились так же неожиданно, как и начали. Непонятный звук испугал мышь, и она затихла.
— А ну-ка, слезайте, — распорядилась Беренис.
Они слезли
Ф. Джэсмин зажгла свет. Беренис почесала голову и шмыгнула носом.
— Что-то мы совсем раскисли! И с чего это на нас вдруг накатило?
После темноты свет казался непривычно резким. Ф. Джэсмин открыла кран и подставила голову под струю воды, Беренис вытерла лицо полотенцем и, посмотрев на себя в зеркало, пригладила косички. Джон Генри в розовой шляпе с пером и в туфлях на высоких каблуках походил на старушку-карлицу. Стены кухни были нелепо и ярко разрисованы. Они смотрели друг на друга моргая, как будто увидели незнакомых людей или привидения. Потом открылась входная дверь, и Ф. Джэсмин услышала, что в прихожую медленной усталой походкой вошел ее отец. За окном уже кружились бабочки, хлопая крыльями по стеклу, и последний день на кухне наконец завершился.
3
Вечером Ф. Джэсмин прошла мимо тюрьмы. Она направлялась в Шугарвилл погадать о своей судьбе, и хотя тюрьма стояла в стороне от ее дороги, она сделала крюк, чтобы взглянуть на тюрьму в последний раз перед тем, как навсегда уехать из города. Всю весну и лето ее преследовали страшные мысли об этой тюрьме — старом трехэтажном кирпичном здании, окруженном забором с колючей проволокой наверху. Там сидели воры, грабители и убийцы. Преступники были заперты в камерах с зарешеченными окнами, и, сколько бы они ни стучали в каменные стены и ни дергали железную решетку, вырваться наружу они не могли. Одевали преступников в полосатую тюремную одежду, они ели холодный горох с запеченными в нем тараканами и черствый кукурузный хлеб.
Ф. Джэсмин знала нескольких людей, которые попали в тюрьму. Все они были цветными — паренек по имени Кейп и один приятель Беренис, которого его белая хозяйка обвинила в том, что он украл у нее свитер и пару туфель. Когда вас забирают в тюрьму, к вашему дому с ревом подкатывает полицейская машина, в дверь врывается толпа полицейских и волочит вас в тюрьму. После того как прежняя Фрэнки стащила в магазине Сирса и Роубака нож с тремя лезвиями, тюрьма притягивала ее к себе. И весной перед сумерками она часто приходила к тюрьме, останавливалась на другой стороне улицы, которую называли тропой тюремных вдов, и подолгу смотрела на это кирпичное здание. Нередко за решетки цеплялись преступники. Ей казалось, что их глаза, как удлиненные глаза уродов на ярмарке, как будто говорят: «Мы знаем тебя». Иногда днем по субботам из большой камеры, которую называли «бычий загон», доносились крики, пение и вопли. В этот вечер в тюрьме стояла тишина, но в одной освещенной камере был виден преступник — вернее, очертания его головы и два кулака на решетке. Здание тюрьмы было окутано мраком, хотя во дворе и в некоторых камерах горел свет.
— За что вас заперли там? — крикнул Джон Генри. Он стоял в нескольких шагах от Ф. Джэсмин, одетый в палевое платье: она еще раньше отдала ему всю свою одежду. Она не хотела брать Джона Генри с собой, но он долго ее упрашивал, а потом все равно пошел за ней следом. Когда преступник ничего не ответил, он опять крикнул тонким звонким голосом:
— Вас повесят?
— Замолчи! — приказала Ф. Джэсмин. В этот вечер тюрьма ее не пугала. Ведь завтра она будет далеко. И, напоследок еще раз посмотрев на тюрьму, Ф. Джэсмин пошла дальше. — А если бы ты сидел в тюрьме, тебе бы понравилось, чтобы кто-то громко расспрашивал об этом? — добавила она.
Когда Ф. Джэсмин добралась до Шугарвилла, наступил девятый час. Вечер был пыльный и сиреневый. Двери домов, в которых было полно народу, стояли открытыми, в некоторых комнатах дрожал свет керосиновых ламп, освещавший кровати и украшения на каминных полках. Голоса звучали приглушенно, издали доносились звуки джазовой мелодии, исполняемой на пианино и трубе. В проулках играли дети, оставляя завитушки следов в пыли. Люди были одеты по-праздничному. На углу она прошла мимо веселой группы темнокожих ребят и девушек в сверкающих вечерних платьях. Улица выглядела празднично, и Ф. Джэсмин вспомнила, что у нее сегодня назначена встреча в «Синей луне». Она заговаривала с людьми на улице и опять чувствовала необъяснимую связь между своими глазами и чужими. Смешиваясь с горечью пыли, в вечерний воздух вплетался запах жимолости, уборных и ужинов. Дом, в котором жила Беренис, стоял на углу Чайнаберри-стрит — маленькая лачуга в две комнаты, перед ней крохотный дворик с бордюром из осколков и бутылочных крышек. Скамейка на крыльце была уставлена горшками с темными папоротниками, от которых веяло прохладой. Дверь была приоткрыта, и Ф. Джэсмин увидела золотисто-серый дрожащий свет.
— Подожди на улице, — сказала она Джону Генри.
За дверью слышен был низкий надтреснутый голос, и, когда Ф. Джэсмин постучала, он на секунду умолк, а потом спросил:
— Кто там?
— Я, Фрэнки, — ответила Ф. Джэсмин. Назови она свое настоящее имя, Большая Мама ее бы не узнала.
В комнате стояла духота, хотя деревянные ставни были открыты, и пахло болезнью и рыбой. Заставленная мебелью комнатка была чистой. У правой стены стояла кровать, а напротив нее — швейная машинка и фисгармония. Над камином висела фотография Луди Фримена; каминная доска была уставлена календарями с рисунками, ярмарочными призами и сувенирами. Большая Мама лежала на кровати прямо против двери, так что днем она могла глядеть через окно на крыльцо с папоротниками и на улицу. Это была старая негритянка, сморщенная и костлявая. Левая половина лица и шея были у нее мучного цвета и оттого казались почти белыми, остальная кожа отливала темной бронзой. Прежняя Фрэнки думала, что Большая Мама постепенно становится белой, но Беренис объяснила ей, что это кожная болезнь, которая иногда бывает у негров. Раньше Большая Мама занималась стиркой тонких вещей и делала занавески на окна, но в конце концов у нее перестала гнуться спина и она слегла. Но она полностью сохранила ясность мысли и даже прослыла замечательной гадалкой. Прежней Фрэнки старуха казалась существом таинственным, и, когда она была маленькой, Большая Мама всегда связывалась в ее воображении с привидениями, которые жили в угольном сарае. Даже сейчас, когда она уже стала взрослой, Большая Мама внушала ей непонятный страх.
Старуха лежала на трех пуховых подушках с вышитыми наволочками, костлявые нога были укрыты пестрым лоскутным одеялом. Стол с лампой был придвинут к кровати, чтобы она могла доставать лежащие на столе предметы: сонник, белое блюдце, корзиночку с рукоделием, стакан с водой, Библию и еще многое другое. Перед тем как появилась Ф. Джэсмин, Большая Мама разговаривала сама с собой — у нее вошло в привычку, лежа в постели, рассказывать себе, кто она такая, чем она занята и что собирается делать. На стене висели три зеркала, в которых отражался неровный золотисто-серый свет лампы, отбрасывавший на стены гигантские тени. Фитиль лампы коптил. В задней комнате кто-то расхаживал из угла в угол.
— Я пришла, чтобы вы мне погадали, — сказала Ф. Джэсмин.
Хотя Большая Мама, оставаясь одна, разговаривала сама с собой, она умела хранить глубокое безмолвие. Она довольно долго смотрела на Ф. Джэсмин, пока наконец не сказала:
— Хорошо. Поставь табуретку перед фисгармонией.
Ф. Джэсмин подтащила табуретку к кровати и, наклонившись, повернула руку ладонью вверх. Но Большая Мама не стала рассматривать ее ладонь. Она внимательно вглядывалась в лицо девочки, потом выплюнула комочек жевательного табака в горшок, который вытащила из-под кровати, и в конце концов надела очки. Это заняло так много времени, что Ф. Джэсмин решила, будто старуха пытается читать ее мысли, и ей стало не по себе. Шаги в соседней комнате стихли, и теперь в доме не раздавалось ни звука.
— Думай о прошлом и вспоминай, — приказала Большая Мама. — Расскажи мне, что тебе приснилось в последний раз.
Ф. Джэсмин попыталась вспомнить, но сны ей снились редко. Наконец она вспомнила сон, который приснился ей летом.
— Мне приснилось, что я смотрю на дверь, — сказала она, — и вдруг она начала медленно открываться. Мне стало очень страшно, и я проснулась.
— Была ли в этом сне рука?
Ф. Джэсмин задумалась.
— Кажется, нет.
— А на двери был таракан?